Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

- Такие уж они, городские, - оправдывал женщин Штепутат перед Мартой, которая женщинами считала тех, кто могли чистить картошку и резать куриц, да и выглядели соответственно. Тетя Хедвиг тоже в недоумении качала головой по поводу берлинских постояльцев. Ее гостья каждую неделю получала из Берлина пачку тетрадей "Роман-газеты". Иногда лила слезы, читая. И это когда кругом столько работы, в которой можно применить себя с пользой! В огороде, в поле.

- Какая ужасная жизнь! - говорила тетя Хедвиг. Сама она с восхода до захода солнца щупала кур, кормила свиней, варила еду, выгоняла уток, загоняла уток, полола огород. Безделье - начало всех пороков!

Тридцать восемь душ берлинцев временно увеличили число йокенских жителей на одну пятую. Это прибавило работы Штепутату - выдавать карточки, выписывать справки, заверять свидетельства. Больше же всего нагрузки пришлось на общественный телефон. Берлинцам все время нужно было что-то сообщить по телефону, и на удивление Марты у них всегда находились деньги на эту роскошь. Только представить себе: из маленького, зачуханного, заброшенного, ни на одной карте не видимого Йокенен разговаривать по телефону с большим Берлином!

Ну, и наконец выдача продовольственных карточек и спецталонов. В мастерскую Штепутат уже почти не заходил. Привлекли помогать и Германа. Все должны были помогать выиграть эту войну, каждый на своем месте. В "Распоряжении о привлечении мужчин и женщин к работам по защите отечества", вложенным в растенбургский "Окружной бюллетень", говорилось:

В тотальной войне, которую мы ведем сейчас, все силы должны быть устремлены к одной цели - скорейшему достижению окончательной победы. Все немцы охвачены желанием всеми силами содействовать достижению этой цели. Чтобы придать этой кампании народного духа как можно больший размах, я на основании данных мне фюрером полномочий постановляю...

И дальше в том же духе. Участвовать должны все. Герман вносил свой вклад, считая карточки, раздавая талоны на одежду, отмечая фамилии в списках. От этого мог зависеть исход войны. Раз в месяц йокенцы являлись к Штепутату за карточками. Они затаптывали у Марты полы и целый день сердили гусака Марковши, который объедал траву на выгоне перед домом Штепутата. Герман был ответственным за карточки на одежду, потом ему были вверены и талоны на сахар. Благодаря его заботам дети Йокенен получали немного сахара в вечерний молочный суп. Штепутат зачитывал фамилии, ставил галочку в списке, показывал, где расписаться в получении. Это был по-настоящему торжественный акт. Герман смотрел на потемневшие рабочие руки, с трудом пытавшиеся поставить на нужное место карандаш. Большие пальцы, изрезанные ножом при чистке картофеля. Разбитые до синяков ногти. Под ногтями чернота. И ведь при этом они основательно помылись, прежде чем идти к Штепутату. "Руки как крышка на очко", - говорил мазур Хайнрих.

Некоторые ставили только три креста. Среди них Заркан, волынский немец, а также люди, от которых можно было ожидать и большего: например, жена шоссейного обходчика Шубгиллы. С девятью детьми (десятый был на подходе). Она, наверное, слишком рано начала рожать детей и из-за этого разучилась читать и писать.

Пока Штепутат громко зачитывал фамилии, Марта готовила продовольственные и мясные карточки, а Герман обеспечивал сахар, Гинденбург и Гитлер снисходительно взирали со стены на гору талонов у своих ног.

"Пусть дух 1914 года как можно дольше сохранится в нашем дорогом отечестве в мирные времена", - написал под своим портретом старый фельдмаршал.

Вечером подсчитывали. Все должно было сойтись, оставшиеся карточки возвращали в дренгфуртский магистрат. Ничего не оставалось, хотя Марта нередко и думала, что по справедливости можно было бы за их труды взять себе пару лишних талонов на сахар. Но Штепутаты-мужчины не смели об этом даже и думать. Нужен порядок! А иначе что будет с Германией?

В теплое время года шоссейный сторож Шубгилла опять стал приходить по вечерам к Штепутату составить ему компанию, пока паслась корова. Йокенцы могли по нему ставить часы. За несколько минут до шести Шубгилла на своем велосипеде сворачивал на деревенскую улицу с Ангербургского шоссе. Черенок его лопаты, привязанной сзади к багажнику, был похож на несколько похудевший пушечный ствол. В течение пятнадцати минут слышался вой детей Шубгиллы, пока он раздавал обещанные матерью в течение дня побои. В половине седьмого Шубгилла, голый до пояса и со свисающими подтяжками, выходил к насосу, чтобы смыть пыль восточно-прусских дорог. Потом полчаса отдыха. Ужин. Молочный суп. Для Шубгиллы, кроме того, ломтик сала на сухом куске хлеба, для детей только сухой хлеб, иногда посыпанный сахарным песком. В половине восьмого он, довольно покуривая трубку, шел через выгон.