Йоха

Когда я, наконец, израненный, изрезанный, измятый и вымоченный выбираюсь на сухое место, солнце поднялось довольно высоко, но меня бьет озноб. Надо снять мокрую одежду и хоть как-то согреться. Рюкзак я потерял, или утопил, не помню. Где я – не знаю. Но я остался в живых! Негнущиеся пальцы пытаются стянуть куртку и рубаху. Я весь извалялся, теперь уже в сухом песке. Куртку и рубаху снял, но земля еще холодная, я трясусь и пытаюсь свернуться клубком.

– Э! Да никак, опять встретились?! – Я мучительно долго открываю глаза. Неужели! Мой давешний знакомый!

– Дедушка! – шепчу умоляюще. – Дедушка!

Старик наклоняется над моим скрюченным телом, качает головой. Снимает с плеча мешок, достает бутылку, откупоривает, льет себе на ладони остро пахнущую жидкость и начинает тереть мне запястья, руки, плечи, шею, грудь… Я тихонько постанываю, но не сопротивляюсь. Через минуту кожа моя становится красной, она горит. Тогда старик помогает мне подняться, закидывает мою руку себе за шею и ведет прочь от болот.

Солнце печет. Под ногами тропа, как раз для двоих, а на тропе стоит девушка и смотрит из-под руки

– Помоги, – приказывает старик. Она безропотно подходит и берется за меня с другой стороны.

– Дедушка!

– Что?

– А где дорога?

– Под ногами…

– Я шел! Я шел сам! Я уходил от обыденности и суеты, я ушел от соблазнов…

– Ты поругался со всем миром и попал в болото.

– Там кто-то чужой…

– Это ты везде чужой. Стань своим.

– Кому?

– А кому хочешь: лесу, дороге, болоту, женщине…

– Женщине?

– А почему – нет? Каждая любовь – это начало пути. Но, беда в том, что не каждая женщина для тебя – начало любви.

– Для меня?

– Конечно…

– Почему только для меня?

– Потому, что когда ты поумнеешь, если это случится конечно, у тебя не останется сомнений в верности выбора.

– Это как?

– Мир надо принимать таким, каков он есть. Не ты его создал, значит ты в нем – гость!

– А ты?

– И я… И она, – старик кивнул на молчаливо идущую девушку.

– Но я хочу быть хозяином!

– Ха! Создай свой мир! Но поверь, когда ты будешь на это способен, жажда власти давно перестанет интересовать тебя…

– Пришли, – сказала девушка. На холме, среди деревьев прятался бревенчатый дом.

– Заходите, – она распахнула дверь, и изнутри остро пахнуло свежим хлебом, нагретым солнцем деревом и еще чем-то, знакомым с детства…

Меня положили на кровать.

– Его надо в баню, – девушка негромко говорила со стариком, – я затоплю.

– Лучше принеси воды, я сам, – ответил дед.

Она подошла ко мне, поправила подушку и накрыла меховым одеялом. Потом они вышли, а я провалился в сон, часто просыпаясь от страха, что все это я вижу в бреду: нет дома, нет людей, нет солнца, а есть только ночь и болото. Но я слышал, как дед рубил дрова во дворе, как гремели ведра, успокаивался и спал опять.

Вдвоем они затащили меня в жаркую баню, раздели донага, и она не стеснялась. Румянец на ее щеках полыхал скорее от жара, чем от стыда. Они растянули меня на полке и старик, выбрав веник, с оттяжкой отхлестал мое непослушное тело, поддавая квасу на раскаленные камни, чтобы пар был душистым и плотным. Я впадал в забытье, умирал и рождался много раз, пока дед не сказал сам себе:

Хватит!

И вошла она, с чистым белым полотном и обернула меня, и вывела в предбанник, где я долго, с наслаждением пил взвар из трав и меда. Пот окатывал меня, лился даже из глаз. И опять повели меня в баню. Но дед уже не стегал меня, а легонько прошелся по искалеченной коже, окатил водой: горячей, потом холодной, и вконец расслабленного меня вывели на улицу.

– Завтра можешь хоть жениться! – пошутил старик.

– На ней? – спросил я, указав на девушку.

– Ага, если пойдет…

– По болотам за ним бегать, больно надо! – фыркнула она. И мы засмеялись.

Я опять спал, теперь уже без сновидений, а когда проснулся, был вечер, и тихие сумерки блуждали по комнате. Я сел на кровати, белая полотняная рубаха была на мне и шерстяные носки на ногах. Я усмехнулся, вспомнив, как в детстве, когда я болел, мама так же одевала мне носки на ночь. Я встал и пошел искать хозяйку. Они вдвоем с дедом пили чай под старой грушей в саду. На столе дремал самовар, вились ночные бабочки над керосиновой лампой, и мне опять подумалось, что я сплю.

– Добрый вечер, – сказал я, как бы в пустоту.

– Садись, чайку попьем. Хотя ты, наверное, теперь есть хочешь? Мы-то уже поужинали, – заговорил старик, повернув ко мне удивительно умиротворенное лицо.

– Он тебе нравится? – неожиданно спрашиваю у хозяйки. Она вопросительно смотрит на меня, потом на него и отвечает:

– Конечно.

– А я? – не унимаюсь я. Ответ на этот вопрос очень мучает меня, как будто с ним связано что-то главное…

– Ты – по – другому, – она теребит косу на плече, упирается взглядом в стол и молчит опять.

– Как? – я все-таки подхожу к столу, сажусь близко к ней и рассматриваю ее напряженную и замкнувшуюся.

– Так…

Дед начинает хохотать. Несколько груш с треском срываются с веток и падают, стукаясь о землю. Одна летит прямо на стол и опрокидывает чашку с чаем на мою белую рубаху, а под рубахой..!