Йоха

Безвольной куклой лежало тело на выщербленном паркете, скребли ногти по черному от времени дереву.

А-а-а! Как больно! Как… Как? Как не хочется жить!

Страшно! Страшно, когда жизнь твоя полностью подчинена чужой воле, чужому времени, чужим мыслям. Не смогла измениться! Так вы хотите, чтобы я менялась? Зачем вы меня провоцируете?

Господи! Господи! Прости! Прости неразумную. Не дай свершиться никакому злу! Успокой меня, Господи!

Как пусто, как пусто внутри, словно выгорело все дотла. Так куском мяса вырвана душа и стонет, просится обратно, к Создателю.

Листы, листы, листы… Когда-то белые, теперь черные, испещренные лихорадочными строчками. Весь пол усеян этими листами. Повсюду, повсюду рассыпанная смерть.

Пахнет гарью. Черный дым валит клубами, огонь оставляет мокрый пепел на белой эмали, и потоки воды уносят пепел, растворяя его в себе.

Не-на-ви-жу! – Вибрирует каждая клетка, трещат волосы, стучат зубы…

– Что ты! Что ты! Что ты, милая? – Он трясет ее за плечи, он прижимает к себе дрожащее тело, опустошенное борьбой с ненавистью..

Что-то сломалось в привычной игрушке. Не поворачивается ключик, не поют пружинки… пляска смерти: ожесточенный рот, закрытые глаза, черные пальцы.

– Что ты? Что ты? Что ты? Скажи что – нибудь! – Ему тоже страшно, ему тоже плохо, но по-другому.

– А-а-а!

– Что ты?!

– Не-на-ви-жу!

– Кого?

– Всех!

Он пытается согреть ей руки, он хочет унять дрожь, он хочет услышать слова, голос… Но в ответ звучит охрипшая запись заевшей пластинки:

– А-а-а!

– Что мне сделать?

Она вдруг замечает его, хватается за его рубашку, втискивается, вжимается в его тело, так, что у него начинает бить в ушах и болеть сердце.

– Я все знаю.

Он не понимает. Что знает? Что она знает? Конечно, она что-то знает, он же сказал ей что-то. Что?

И тогда она тащит его в комнату, туда, где шуршат под ногами грязные листы, черные от ненависти и горя, а посередине – чужое имя… Он стоит среди оголенных проводов, а над полом витают шаровые молнии. И в глаза ему смотрят другие глаза – безумные глаза обманутой им женщины.

– Ничего не было, – сухими губами шепчет он, – ничего не было!

Но дрожь усиливается и вместе с ней содрогается весь мир.

– Да! – как эхо, – Да! Теперь нет уже ничего! Все ушло с водой, нет даже пепла. Вода уносит все. Только как лишить себя этой боли!?

– Прости! Прости меня! Я ведь все сказал!

– Нет! Ты врешь!

Новая волна судорог, подкатили рыдания, похожие на рык зверя, раненого и издыхающего.

– О, что я наделал! Я же не думал!

– Не думал… Думал, не думал…

Отзвуки бьются в зеркалах, зеркала бьются об пол. Стекло и грязные листья. Холодно…

Все люди, как люди, а Йоха имеет обыкновение влюбляться осенью. Мы – весной, а он – осенью. Ну что тут поделаешь!

Огребает он, конечно, от баб. Такая уж у него натура. Думает в основном только о себе, даже тогда, когда сострадает к женской доле… Прав, прав был его незабвенный учитель, и Йоха знает, что прав, только как-то по-своему.

Что ж, пойдем бродить дальше, по темным коридорам.

По мосту иногда ходили электрички. Люди, конечно, тоже ходили, хотя никаких пешеходных дорожек предусмотрено не было.

Женщина опасливо переставляла ноги и с некоторым страхом посматривала в черную бегущую воду, внизу, под перекрытиями. Она шла за своим спутником и думала о том, что если каблук одного из ее новых, не очень удобных ботинок, сейчас соскользнет в какое-нибудь отверстие между деревянных балок, насколько все это будет не вовремя, не красиво и вообще, ужасно больно. Такие мысли на время отвлекли ее от гневной тирады, которую она произносила в адрес впереди идущего мужчины.

Тот шагал молча, опустив голову. Ему полагалось чувствовать себя виноватым, он и изображал из себя страшно виноватого, но уже искренне раскаявшегося человека.

Собственно говоря, особой вины он за собой не чувствовал: «Ну из-за чего сыр-бор-то, – устало думал мужчина, – всего и делов-то – глупая женская ревность. Хорошо, если ей хочется поговорить, пусть выскажется наконец. Наверно, женщине необходимо говорить, чтобы обрести уверенность. Для этого она так ершится, совершает глупости и ведет себя не совсем обычно. Пусть! Тут самое главное, со всем соглашаться». И он соглашался. Правда иногда, когда дозволенное заканчивалось, и женщина начинала задавать совсем уж бестактные вопросы, мужчина досадливо морщился и отвечал достаточно ехидно, отчего его спутница заводилась еще больше. «Я же с ней, чего ей еще! – раздражался мужчина».