Ёлы-Палы

Так и ходил. И действительно, не рассыпался. А, скорее, наоборот, радовался жизни в свойственной ему манере. Мне трудно даже понять почему, но мы с Левой часто говорили о нем. Что-то в нем такое было… За тривиального алкана мы его никак не держали. Во-первых, он все-таки не флаконил и каким-нибудь чудовищным “Цветочным” или даже “Тройным” его выхлоп не отдавал никогда. Во-вторых, похоже, что один он вообще не пил. Хотя, может, права была и Софья, которая говорила, что он с явным сдвигом и одиночества просто боится, а не то чтобы ему так уж была нужна компания для души. Но, как бы то ни было, именно в поисках пристойной компании и происходила значительная часть его времени. Да, интересно, что мы так никогда и не смогли узнать, а что он, собственно, делает и откуда добывает средства себе на жизнь. Может, конечно, ему и положена была за какие-нибудь прошлые геройства большая пенсия, но он о ней никогда не упоминал и от разговоров о доходах уклонялся так ловко и решительно, что уже после третьего раза, поняв, что нежелание обсуждать именно этот предмет носит характер не случайный, а исключительно последовательный, мы и сами этой щекотливой темы никогда больше не касались: живет себе человек и пусть живет. Так вот, о компании. К нам он как-то прилепился. То ли ему было чем-то приятно с приличной публикой поддавать — как же, тут тебе и художник, тут тебе и ученый, одно слово — интеллигенция, то ли ему приглянулось наше не полностью растраченное по тому времени умение остаканиваться от души и даже с некоторым притопом, то ли просто мы были для него ребята симпатичные, а может, и всё разом, но, как с улыбкой говорит Лева и с некоторым раздражением подтверждала Софья, он к ним рвался по три раза на дню. Во всяком случае, когда бы я у Левы ни появился, через какое-то время раздавался хорошо уже знакомый требовательный стук в дверь и в мастерской, где мы обычно сидели за разговором, солидно возникал Ёлы-Палы и приглашающее похмыкивал. Честно говоря, на его похмыкивания мы реагировали вовсе не каждый раз — Левка вообще с переездом и внезапно возникшим обилием заказов стал, как уже сказано, почти трезвенником (по нашим, конечно, меркам), да и мне как-то интереснее было с ним посидеть, чем с Ёлы-Палы квасить. И тогда в ответ на наши уверения в полной и абсолютной занятости Елы-Палы только презрительно усмехался и на некоторое время исчезал. Но, похоже, и тех, тоже, в общем-то, не таких уж редких случаев, когда мы положительно откликались на дружеское приглашение и, быстро сгоняв в ближайший винный, садились, как выражался Ёлы-Палы, отдохнуть и промыть пищевод или в его комнатенке, или у Левы в мастерской, ему вполне хватало, чтобы полностью числить нас в своей компании. Да мы и не возражали. Тем более что пьянки с ним всегда протекали как-то особенно основательно и аппетитно.

Реже всего Елы-Палы удавалось соблазнить нас с раннего утра. Он это знал, но всё же порой похмельная тоска заставляла его хотя бы попытаться сдвинуть Леву или меня, а еще лучше нас обоих с места. Однако начинать с утра мы были не любители. В таких случаях Ёлы-Палы некоторое время дефилировал вокруг нас, выразительно кряхтел, иногда даже постанывал, но сколько-то потоптавшись и понимая, что его инициатива на этот раз поддержки у нас не получает, заходил с совсем другой масти, особенно если был уже полностью пропившись. Тогда он обращался уже только к Леве — как к соседу и вообще человеку семейному.

— Сосед, а сосед — может, у тебя тогда хоть какая насыпуха найдется? В порядке, так сказать, социальной помощи. А то у меня печень на песок рассыпается после вчерашнего пережора — заструячили до безумия, а фанера в кармане и не ночевала. Выручи, будь другом!

Лева обреченно вздыхал и, уже научившись понимать специфическую речь Ёлы-Палы, лез в карман греметь мелочью. Вытаскивал горсть каких-то медяков с небольшими проблесками серебра и протягивал Ёлы-Палы.

— Вот и вся моя насыпуха, сосед. Бери, если сгодится. Отдашь с получки.