Йомсвикинг

– У меня нет вшей, – ответил я. Свейн усмехнулся, не отводя взгляда. Затем он легко ткнул пятками в брюхо коня и исчез за деревьями.

В то время я был несведущ в обычаях властителей. Отец никогда нам не рассказывал о подобном. Наш залив был для нас целым миром, и мы не знали войны с тех самых пор, когда в стране свирепствовали сыновья Эйрика. Но Харальд Рыжий был достаточно стар, чтобы помнить другие времена, когда все мужчины держали оружие при себе, а сыновья и дочери учились сражаться, как только начинали ходить. Он сам был в лейданге при Хаконе, воспитаннике Адельстейна. В ту пору он был очень молод, но помнил, что каждая деревня должна была держать корабль с людьми и вооружением. Еще он помнил, как по осени в гавань иногда приплывали люди, заявлявшие, что принадлежат к королевскому роду, и требовали, чтобы их кормили всю зиму. Потом в распрях и заговорах погибли почти все потомки конунгов, и Хакон, ярл Хладира, захватил власть над Восточной Норвегией. С той поры Вик оставили в покое, а даны и норвежцы равно считали его своей вотчиной, вели там торговлю, но не пытались прогнать остальных. Они ведь хотели торговать, а умные купцы не гонят своих покупателей. Харальд Рыжий получил титул херсира Скирингссаля в наследство, но он больше не подчинялся ярлу или конунгу, как это было во времена его отца. Так что Харальд правил по своему разумению.

Я растопил снег и обмылся перед очагом мочалкой из ягеля. Когда я собирался надеть прежнюю одежду, Хальвдан кашлянул и указал на шкуру под столом:

– Под ней. Увидишь там крышку.

Я встал на колени и поднял старую засаленную овчину. Под ней, как он и сказал, я увидел крышку вровень с земляным полом. То был дубовый сундук, похоже, нездешней работы, ведь на крышке был вырезан большой крест. Такой знак мне как-то показывал отец: знак Белого Христа.

– Открой.

Я повиновался. В ноздри ударил резкий запах прогорклого жира. В сундуке лежала одежда. Из тонкой ткани, не такой, которую носишь каждый день. Поверх лежал кожаный ремень шириной в три пальца с круглой бронзовой пряжкой. Я достал его и показал Хальвдану.

– Это мой старый пояс, – сказал Хальвдан. – Когда идешь на жертвоприношение, надо надевать добротный пояс и красивую одежду. Надень коричневые штаны и длинную рубаху. И плащ.

Я искоса взглянул на него.

– Парень, я не могу идти на праздник. Но мне надо отправить кого-то вместо себя, иначе я нанесу оскорбление Харальду Рыжему. Одевайся.

Я вновь повернулся к сундуку и достал аккуратно сложенный плащ, коричневые штаны и серую рубаху из толстой ткани. Такие вещи носили знатные люди. Ворот рубахи был украшен тканой каймой. Под этой одеждой лежал еще один плащ, а под ним еще что-то. Я осторожно приподнял плащ, чтобы взглянуть, что там, и увидел шлем, кольчугу и топор без топорища. И он не походил на тот топор, которым мы тесали доски во дворе. Он был легче и тоньше, изогнутое лезвие длиной в две мои ладони. Угол кромки заострен, как будто для колющих ударов.

Но это еще не все. На самом дне лежала тщательно свернутая ткань. Я ее пощупал. Она была толстой, жесткой и походила на парус.

– Остальное не трогай.

Я положил топор на место и закрыл сундук. Накрыл крышку овчиной и начал одеваться.

– Ты хороший парень, – пробормотал Хальвдан. – Были бы другие времена, я бы, пожалуй, снял с тебя ошейник.

Я не отозвался. Подумал, что это просто пустые слова. Извинения. Ему выгодно держать меня в рабстве, особенно сейчас, зимой, когда почти все свободные люди давно ушли отсюда. Но разозлиться на него не получалось. Он не был злым человеком. А теперь, лежа на кровати и кашляя, он смотрелся просто жалко.

Снега уже навалило столько, что я мог надеть лыжи, которые смастерил этой осенью. Хальвдан сам велел мне это, он знал, что пробираться по глубокому снегу будет трудно. А теперь, похоже, зима наступила по-настоящему, снег так валил, что я едва различал кончики собственных лыж. В одной руке я держал факел, в другой – лыжную палку и пытался идти по тропинке, проложенной в лесу, но факел скоро погас, так что я уже не знал толком, куда иду.

Некоторое время я пытался найти дорогу в кромешной темноте леса – и вдруг услышал чей-то крик. Казалось, то была лошадь, но я никогда не слышал, чтобы лошадь так кричала. Я пошел на звуки и вскоре оказался на опушке леса у двора хёвдинга. Жертвенный камень во дворе окружили мужчины, я узнал и Бьёрна Бочаря, и Отгара Янтарщика. Я снял лыжи и с опаской подошел поближе. Вскоре меня увидел Свейн. Он грубо ухватил меня за руку и потащил к остальным, они расступились, давая мне место в кругу.

Харальд Рыжий стоял склонившись над лошадью. Он уже перерезал ей горло и сейчас отрубал ей голову ударами меча. Вот он поднял ее за гриву, воздел окровавленный меч к ночному небу и крикнул во весь голос: «О́дин!»

Потом подошел к жертвенному камню и окрасил руны конской кровью. Глаза его были закрыты, и тихим голосом, почти шепотом, он произнес: