Ион

Этот голос, как трубный звук, резанул слух Иона. В два прыжка он очутился возле Бричага и отрывисто приказал:

— Пошли!

Цыган стоял в замешательстве, глядя то на одного, то на другого, не зная, кого слушаться.

— Постой, Ион, — заметил Джеордже, не сбавляя высокомерного тона, — я ему дал задаток…

Ион точно и не слышал, еще резче повторил:

— Пошли!

Глаза его горели такой злостью, что Бричаг, глянув на Джеордже, только пожал плечами, вскинул скрипку и заиграл веселый напев. Друзья Иона начали подкрикивать и прищелкивать пальцами, торжествуя победу, потом затопали так, что загудела земля. Ион пошел к воротам, за ним и остальные, свистя и покрикивая. Скрипачи шли позади, продолжая играть. Гэван с контрабасом на плече отдувался, как раскормленный гусак. На улице ватага парней остановилась, лихо приплясывая на месте, к великому восторгу девок, выглядывавших из калиток. Потом, гикая в такт песне, все пошли налево, провожаемые гурьбой ребятишек…

Джеордже вместе с друзьями остался возле сарая, он был взбешен, но не отважился протестовать. Обиднее всего было то, что он дал задаток цыганам и он же должен был заплатить остальную часть обещанных им четырех злотых. Правда, деньги он собрал с парней, по двадцать крейцеров с брата, но пока он их насбирал, чуть ли не со всеми переругался и сам извелся, потому что Бричаг не хотел ждать, его уже однажды надули. Такая обязанность льстила Джеордже, что и говорить, он считал, что это возвышает его над всеми. Теперь же, видя, что парни держат сторону Иона, он почувствовал себя униженным, особенно после того, как узнал, что Ион всерьез ухаживает за Аной…

Он с завистью смотрел на уходивших с музыкантами и в первую минуту хотел присоединиться, показать, что он не сердится. Но потом сообразил, что тогда бы вовсе уронил себя в глазах друзей. В отместку и в утешение себе он сказал с усмешкой, когда толпа повернула на Большую улицу:

— Я больше ни одного крейцера не дам цыганам. Пускай Ион им платит, у Гланеташу денег много.

Но парни не поняли его насмешки. Они приуныли, оставшись ни при чем и без музыкантов. Илие Ону прервал молчание:

— Чего мы тут торчим? Смерклось, все уже ушли… Айда и мы в корчму!

Никто не проронил ни слова. Сокращая путь, они побрели садом, через Попов проток, чтобы хоть первыми попасть к Авруму…

Тодосия, стоявшая на пороге сеней, подождала, пока опустел двор, потом перекрестилась и сказала:

— Слава тебе, господи, что не попустил драки, а то бы еще я набедовалась с жандармами!

У приспы, близ ворот, сидела, съежившись, калека Сависта; напуганная до смерти криками мужиков, она отползла сюда, чтобы ее ненароком не затоптали. Тодосия заметила ее, только когда пошла запирать ворота.

— А ты все тут, Сависта? Как еще тебя не задавили… Теперь и ты, милушка, отправляйся, пора, до дому-то тебе далеконько, гляди, вон уж ночь на дворе…

От страху Сависта и не пикнула. Подобрала подол, подоткнула за пояс и заторопилась на улицу, а там, держась вдоль канавы, потихоньку поползла домой.

7

Корчма не выдавалась среди других домов села, только что кровля у нее была черепичная да оба окошка, выходивших на улицу и огороженных проволочной сеткой, были заставлены бутылками с разноцветными напитками, банками с пестрой карамелью и всякими товарами, бывшими в ходу у крестьян. Передняя комната была побольше, с дощатым полом, там стояли только длинные столы и по обеим их сторонам еловые скамьи, которые по пятницам прислуга оттирала песком и мыла добела к воскресенью, когда сельчане приходили сюда залить горе вином. В углу за стойкой, укрытой в клетушке, сбитой из реек, Аврум и его сын Айзик озабоченно толклись между рядами бутылок и вокруг огромной бочки ракии. Время от времени Айзик спускался с фонарем в подпол под клетушкой, где покоились в бочках и оплетенных бутылях запасы ракии и даже вина и пива для чистой публики, которая обычно, когда желала развлечься, удалялась в комнату корчмаря, чтобы укрыться от глаз черняди.

Как только разладилось гулянье, мужчины поодиночке и группами направились к Авруму. Когда явился Джеордже с друзьями, на приспе было полно народа, все обсуждали происшедшее, одни брали сторону Бачу, другие Иона. Парни прошли прямо в корчму. Столы и лавки были нарочно оставлены для них, чтобы им привольнее было веселиться. Они молча уселись. Все чувствовали себя подавленными.

Аврум быстро вышел из клетушки, поставил перед Джеордже две бутылки ракии и спросил:

— Кто платит?

— Да ладно, хозяин, заплатим! — ответил Илие Ону, протягивая руку за бутылкой.

— Положим, если с тебя придется выцарапывать деньги, так это гиблое дело, — сказал корчмарь, оглядывая всех по очереди, словно по их лицам пытался угадать, есть ли у них что в кошельках. — На твою совесть я и глотка брандахлыста не дам… Ну, так кто же платит? Я должен знать. Иначе унесу ракию и вылью в бочку.