Ион

Титу сделал было робкую попытку разъяснить ей, что расхождение между чувствами и поступками — это преступление перед идеалом, но скоро вынужден был сдаться. Учительница все ниже падала в его глазах. «Еще одно разочарование! — говорил он себе, понуро возвращаясь домой, точно солдат, побежденный в решающей битве. — Кажется, вся жизнь — это вереница обманутых надежд, жестокая борьба мечты и действительности!»

Еуджения, заметя его дурное настроение и узнав причину, сказала ему с язвительной усмешкой:

— Вы настолько влюблены в Вирджинию, наверное, во всем селе только вы один и не знаете, что унтер ухаживает за ней, и давно, еще до вас…

Всю ночь провел он в раздумьях, не смыкая глаз, пытаясь привести в ясность душу. В ужасе говорил он себе, что, если любил ее и если правда то, что думает дочь письмоводителя, а возможно, и другие, тогда, значит, все эти месяцы он благодушествовал во лжи, осквернял и свои сокровенные мечты… Так, может быть, и мечты-то его не искренни, или в них столько же искренности, сколько и в мечтах учительницы, у которой они прекрасно уживаются с дружелюбием к венгру?.. Ему казалось, что его боль вызвана ревностью, как и в истории с Розой Ланг, когда он пришел к мысли, что рухнул весь свет… Но разве это любовь, если у него не являлось желание хотя бы обнять ее?.. Или, может, в том-то и была его ошибка? Он ей говорил о чаяниях народа, а она ждала любви… Ну конечно!.. И он вдруг ясно увидел, до чего был несообразителен. Он ее не любил, а она его любила. И оттого, что он уносился в облака, она обрела венгра на земле.

Он успокоился на другой же день. Встретился с Вирджинией Герман и покраснел, как виноватый. Хотел сказать ей какую-нибудь любезность и не нашелся, как будто оборвал нить, связывавшую их. Она была ему чужой, и он даже не сожалел об этом. «Вот доказательство, что я не любил ее и не лгал самому себе!» — удовлетворенно подумал он.

Потом вихрь жизни грубо вырвал и его из мира вымыслов и швырнул в самую гущу реальных событий. Однажды утром, придя в канцелярию, он увидел там целое толпище разъяренных мужиков, они обступили кучку крестьян-саксонцев из села Пэуниша и ругали их почем зря… На улице стояло стадо раскормленных быков, точно в ожидании приговора… Примарь в кратких словах рассказал ему, что произошло. Крестьяне Лушки воюют с саксонцами из Пэуниша из-за выгона. Вот уж пятьдесят лет они судятся и все никак не придут к согласию. Этой весной пэунишане добились судебного решения в свою пользу, но лушкинские обжаловали его, потому что они пользуются выгоном с незапамятных времен… Теперь вот саксонцы завели быков на спорный выгон, потому-де, что он их. Лушкинские мужики пригнали все стадо в село и хотят оштрафовать саксонцев за то, что они зашли на их владения… Титу, когда его спросили, заявил, что правы — румыны, и в результате после отчаянной двухчасовой перебранки саксонцы ушли, ругаясь и грозясь, а лушкинские улюлюкали им вслед и кричали, бия себя в грудь, что не отпустят быков… Однако через четверть часа саксонцы вернулись вместе с жандармским унтером. И тут снова завязался спор еще на два часа, потому что венгр признавал правыми саксонцев. Под конец Титу, раздосадованный тем, что именно унтер возражает ему, язвительно сказал:

— Я не понимаю, почему вы вмешиваетесь в это? Вы не имеете права разбирать такие дела!

— То есть как это? — вскинулся рассвирепевший жандарм.

— Не имеете права и это не в вашей компетенции! — холодно повторил Титу.

— Я обязан охранять порядок, сударь! — вскричал унтер. — А вы обязаны соблюдать порядок, иначе я доложу куда следует, чтобы вам указали ваше место!

Вскоре саксонцы ушли, уведя своих быков, что вызвало в Лушке целую бучу. А через несколько дней в примарию пришло известие, что на выгоне кто-то застрелил у саксонцев быка. Той же ночью унтер сделал тщательный обыск у мужиков, которые были пошумливее, — все искал оружие. Так и не найдя ничего, он озверел, отдубасил первых попавшихся крестьян и потом арестовал Василе Лупу. Это был здоровенный и бедовый мужик, живший на самом краю села со стороны Пэуниша, и, когда вышла катавасия, его как раз не было дома. После обычных допросов с избиением унтер отправил его под конвоем в Бистрицу в прокуратуру… Потом началась погоня за уликами. В одну из пустовавших комнат канцелярии поочередно тягали заподозренных. Титу видел, как они заходили туда, слышал рявканье унтера, а потом звуки увесистых ударов и сдавленные крики… На третий день он не выдержал и ворвался туда.

— Вы творите тут возмутительные вещи! За что вы истязаете людей?

— Какое ваше дело? — с пренебрежительной гримасой спросил унтер.

— Я не могу стерпеть несправедливости! — вскричал Титу. — Я еще в жизни не видел такой тупой жестокости…

— Вот как?.. Теперь понятно, почему взбудоражились крестьяне! — вдруг осенило жандарма. — Теперь я знаю, откуда идет подстрекательство… Прекрасно. Так и запишем. Но я здесь при исполнении служебных обязанностей, поэтому прошу сию же минуту оставить помещение!