Ион

Ана с того дня, когда она увидела, как Ион обнимался с Флорикой, и особенно после того, когда до нее дошли слухи о его сватовстве, жила в постоянных муках, тем горших, что ей приходилось таить их в себе. Она была молчаливым и забитым существом, точно в жизни ей были суждены одни страданья. Она росла одинокой, не знала родительской любви и ласки. Матери она лишилась рано и только как сквозь сон помнила ее кроткие ласки, которых после уже не выпало ей. Отец любил ее, но своенравной любовью. Добрых слов она от него мало слышала, зато побоев вытерпела множество, когда за дело, а чаще ни за что ни про что. Подругами она не сумела обзавестись. Ее душа искала любви робкой и глубокой. Шалости удручали ее. Даже когда она веселилась, ее веселость была отуманена какой-то грустью… В Ионе Гланеташу она впоследствии открыла все то, к чему стремилась сердцем. Несколько месяцев тому назад, когда они впервые довольно долго проговорили вдвоем, она почувствовала к нему влечение. С тех пор она твердила себе, что умрет без него. Это был единственный человек, чьи речи дышали той самой лаской, по которой тосковала ее душа. Она не признавалась, но и не скрывала от отца захватившей ее любви, с которой вовек не могла бы расстаться. Его брань и угрозы, возвращение Джеордже ничуть не пугали ее и не поколебали ее твердости. Мысленно она постоянно выискивала предлоги, как бы встретиться с Ионом, расспросить его, упасть перед ним на колени, умолить, чтобы он не избегал ее. Его поведение ставило ее в тупик, потому что она знала его упорство и доброту. И оттого, что он чуждался ее и не показывался, у нее разрывалось сердце. Иногда она говорила себе, что, может, он нарочно избегает ее, может, и не любит больше… Тогда она сразу теряла надежду, и ею завладевала мысль о смерти. Особенно после той встречи с Ионом на старой дороге, когда он ничего не нашел сказать и не обнял ее, хотя они были совсем одни, мрачные мысли стали все чаще одолевать ее. По четвергам в Армадии бывал базар, и она обычно носила туда птицу, яйца, брынзу, молочные припасы; на заре, идя тропинкой вдоль Сомеша, за Жидовицей, она всякий раз останавливалась у плотины и подолгу смотрела на кипевшую водную пучину, словно манившую ее. Чего ждать от жизни, если любимый бросил ее? Волны клубились, метались с ревущим клокотом, их шум оглушал ее, гася и ее скорби и упования. Она пошатывалась на ногах. Чувствовала, что стоит лишь наклониться, и она соскользнет в пасть смерти, где в одно мгновение кончатся ее страдания…

И все-таки, даже средь самых жестоких мучений, она чувствовала в сокровенном уголке души трепетную искорку надежды, внушавшей ей веру, что еще не все потеряно. Та самая искорка надежды, которая не оставляет человека до последнего его вздоха и еще теплится в глазах умирающего, когда уже и его сердце перестало биться, и тело застыло навсегда, — она давала Ане силы ждать и стоять на своем…

Так, однажды ночью, когда ушел Джеордже и отец погасил лампу и лег спать, заплаканная и обессиленная Ана вышла во двор, как уже не раз выходила понапрасну все те вечера, что Ион не заглядывал к ней.

Робкая надежда подсказывала ей: как знать, а вдруг?..

Ночь была темная и хмурая, унылая и гнетущая осенняя ночь. Густые свинцовые тучи обметали гребни гор, окружавших Припас, свивались в воздухе, то чернея, то светлея, точно ярые драконы, порывавшиеся проглотить село, спавшее глухим сном. Деревья в садах колотились в ознобе, стонали жалобно и устало.

Босая, кутаясь в платок, Ана быстро пошла к воротам, трясясь от необъяснимого страха и холода, пронизывавшего ее до костей. Она осторожно отворила калитку и хотела выйти на улицу. Но тотчас замерла в испуге. Огромная фигура чернела у ворот. Какой-то миг Ана даже не в силах была выговорить ни слова. Потом, собравшись с духом, шепотом спросила:

— Кто тут?

— Я, — отозвался густой голос, расплываясь во тьме, точно несомый невидимыми крыльями.

— Ионикэ? — прошептала Ана в приливе счастья и, уцепившись за него, повторяла сквозь слезы: — Ионикэ! Ионикэ!

— Я ждал, пока уйдет Джеордже, — продолжал Ион с дрожью горечи в голосе. — Сколько раз я ждал вот так, а ты, Ана…

Он вдруг осекся, точно ему всадили нож в глотку.

— Заходи в дом, Ионикэ, — всхлипывала Ана, потянув его за рукав сумана. Потом, вспомнив про отца, который бы все село поднял на ноги, если бы узнал, что она привела в дом Иона, добавила с плачем: — Или хоть во двор… на приспу… идем!

Ион не зашел. Он хотел только одного: пусть она видит и твердо знает, что он ее не бросил. Такой он придумал способ, чтобы заставить Бачу отдать за него Ану. Чтобы дело выгорело, надо браться исподволь. Иначе погибли его планы. Главное — иметь терпение. Что скоро, то не споро. Без ловкости и хитрости никогда не пригребешь к пристани.

Он тотчас попрощался и скрылся во тьме, прежде чем Ана успела ему ответить.

Его редкие, шлепающие по грязи шаги отдавались по улице, все отдаляясь, пока не стихли совсем. В обступившем ее безмолвии девушка умоляюще шептала:

— Ионикэ! Ионикэ!