Ион

Неизъяснимый страх постепенно завладел Ионом. Он чувствовал опасность, которой уже не избежать. Удивлялся себе, как до сих пор не подумал об этом деле? Отчего не помирился прежде, когда это было так просто? Страшно досадовал, что не обратился к учителю, тот бы хоть вразумил его, что́ надо говорить и как отвечать… Он отвернулся к окну и глянул наружу. Узкий, мощеный двор был обнесен высоким дощатым забором. В глубине виднелось низкое, серое, сумрачное здание, окна которого были заделаны решетками из толстых железных прутьев… Ион вздрогнул. Это была тюрьма. У него захолонуло сердце от ужаса… На дворе трое крестьян пилили дрова под надзором тюремщика в уродливой форменной одежде, с винтовкой за спиной. Крестьяне безучастно и мешкотно ширкали пилой, а тюремщик не спускал с них глаз и по временам начальственно и важно поддергивал ружейный ремень. «Значит, тут?..» — подумал Ион, охваченный тревогой, перебивая ход мыслей. Другой служитель, старый, медлительный, в очках, повел их в зал. За средним столом, спиной к окну, выходившему на улицу, сидел полный господин с лысиной, чуть прикрытой зачесом длинных редких волос, с насупленным взглядом, на столе перед ним был металлический крест. Белчуг с торжественным видом тотчас сел на стул у стены по левую сторону. За другим столом сморщенный и бледнолицый господин с усами кирпичного цвета и тщательным пробором перелистывал кипу бумаг. Выбрав оттуда несколько листков, он угодливо положил их на стол судьи. Атмосфера была гнетущая и до того враждебная, что оба крестьянина в страхе переглянулись, точно собираясь удрать.

Но тут сразу начались нетерпеливые вопросы судьи. Как зовут? Сколько лет?.. Ион со всей ясностью почувствовал надвигающуюся опасность. Теперь кончено… И нет никакого спасенья… Когда Симион ответил, не глядя на Белчуга, что они на улице помирились и что он берет жалобу обратно, у Иона блеснула искорка надежды. Но сразу погасла. Судья даже не дал Симиону договорить, вскочил на ноги и стал кричать:

— Тогда зачем вы сюда приходите, мерзавцы, отнимать у меня время?.. Засажу вот вас обоих под арест, я вам…

Тут Белчуг поднялся, прошел ближе к столу и несмело сказал:

— Пардон… Разрешите два слова…

Судья еще больше рассердился. Принялся отчитывать Белчуга, почему он не объяснил этим скотам, что здесь суд, люди делом заняты, им не до пустяков… Священник покраснел и что-то сказал по-венгерски. Хотя он сносно знал венгерский язык, но не любил говорить на нем, особенно с властями, желая тем самым доказать, что румын никогда не отказывается от своих прав. Судья, знавший Белчуга, осекся, услышав венгерскую речь, и сразу смягчился. Предложил ему сесть, сам пододвинулся к нему и с большим вниманием выслушал его. Белчуг говорил долго. Затрагивался его престиж перед крестьянами, а ради него стоило поступиться принципом.

Ион и Симион не понимали ни слова и только по взглядам, которые метал на них судья, могли заключить, что разговор идет о них и что их дело плохо. Когда священник умолк, судья опять встал и раскричался на Иона:

— Значит, это ты гроза села, подлый пес?! Хорошо. Очень хорошо. Мы тебя отучим безобразничать, будь покоен!.. Вот посидишь две недели в тюрьме, это сразу отобьет у тебя охоту драться!.. Подлец и негодяй!

Ион побледнел, потом вся кровь бросилась ему в лицо. Он поднял голову и, сверкая глазами, сказал:

— Уж вы простите, господин судья, но это не так… Никого я вовсе не бил, господин су…

— Молчать, мерзавец!.. И не пикни у меня, не то живо закую в кандалы!.. Сейчас же убирайся отсюда!.. Марш!..

Ион вышел, пошатываясь, и не видел, как Белчуг подал руку судье, а тот приветливо заулыбался ему…

3

В тот же четверг, после полудня, когда сам Херделя, пользуясь хорошей, теплой погодой, похрапывал, запершись на пасеке, а его жена с дочерьми перебирали фасоль к ужину и вели разговор о Пинте, удивляясь, почему от него нет ни слуху ни духу, — ведь прошло уже десять дней, как ему послали ответ, — перед их домом остановилась каруца, и пока лошадки потряхивали колокольцами, чей-то пронзительный голос прокричал:

— Господин учитель! Господин учитель!

Гиги сразу узнала, кто это, и помчалась на улицу, бросив на ходу:

— Это папина душка!

На каруце сидела, примостясь на самом верху поклажи, пожилая, рыженькая, смешливая саксонка; вот уже сорок лет она каждый четверг ездила в Армадию на базар с полной каруцей хлеба на продажу. Херделя знал ее еще с тех времен, когда был лицеистом. Все в доме любили ее и прозвали «папиной душкой», потому что она чем больше старела, тем больше заигрывала с учителем — не забывала молодые годы.

— Будьте добреньки, барышня, нате вот возьмите письмо для вас, мне его дал господин Бэлан с почты! — сказала саксонка со смеющимися глазами. — Мне-то тяжело слезать, да и лошади горячие…

Гиги с любопытством подбежала к каруце. Душка вручила ей телеграмму и, растягивая слова на саксонский манер, со смехом спросила:

— А господина учителя дома нет?

— Папа спит, душка! — ответила Гиги, не сводя глаз с телеграммы, потом опрометью помчалась домой и крикнула с галереи: — Спасибо, душка!