Ион

— Ты ошиблась, доченька, ты сама и должна поправить ошибку… Вот так… Или, может, я не дело говорю? Нет, дело, дело… Ну вот я и порешил, ступай-ка ты к своему Гланеташу, раз ты его себе выбрала, не послушалась меня, и сама сговаривайся с ним… Так оно полагается, дочка! Вот так! Поладьте сами, так оно будет лучше, потому что мне в это незачем мешаться… Вот так, доченька…

— Ну я пойду, папаня, — пролепетала Ана плачущим голосом, с остановившимся от ужаса взглядом.

— Ну ступай, доченька, — сказал Василе, опять мрачнея.

И Ана тотчас отправилась к Гланеташу, с тяжелым сердцем, без сил. Голова ее была пуста, ни единой мысли, ни надежд, ни отчаяния. Она шла, словно повинуясь ногам, как прогнанная собака. Ее подгоняла боязнь того особенного отцовского взгляда, в котором как бы таилась ее смерть.

Она очутилась в доме Гланеташу, сама не помня, встретился ли ей кто по дороге или нет, ненастно ли было или ведренно. И тут, в доме, она сразу увидела Иона. Он сидел за столом и надрезывал перочинным ножом крупную красноватую луковицу, а на столе перед ним был початый каравай кукурузного хлеба, большой толстый кусок свиного сала и толченая соль в тряпице. У печи подремывал Гланеташу с трубкой во рту, положив руки на колена, а Зенобия сгребала жар под треножную сковородку.

Ана без приглашения опустилась на лавку — у нее дрожмя дрожали колени. Ее мокрые от слез глаза не отрывались от Иона, а тот преспокойно сидел, как будто и не заметил ее, отрезывал ножом куски сала, укладывал на ломоть хлеба, отправлял в рот, макал в соль надрезанную луковицу и с аппетитом откусывал от нее. Ана молчала, сама не зная, чего она ждет, и удивлялась такому непонятному его безразличию, когда у самой у ней сердце разрывалось от муки, и только из-за того, что она любила его сильнее всего на свете.

В комнате воцарилось молчание, слышно было только чавканье Иона, и этот звук отдавался в ушах Аны издевкой. Потом вдруг ее точно пробудил из забытья пронзительный и удивленный голос Зенобии:

— Что это ты к нам пришла, Ануца?

Ана не знала, что ответить, но неожиданно услышала свой плачущий и испуганный голос:

— Пришла, матушка Зенобия… Я к Ионикэ пришла…

И опять водворилась тишина. Потом Ион с крепким хрустом откусил от луковицы. Ана испуганно вскинула на него глаза. Он не спеша похрустывал, и кожа у него на скулах то сбегалась морщинками, то разглаживалась.

Так прошло несколько долгих минут. Ион раскраснелся, сглотнув все, потом медленно сказал, не оборачиваясь к ней:

— Что прикажешь, Ануца? Чего тебе от меня надо?

— Меня отец прислал, чтобы я…

Но она не докончила. От его ледяного вопроса у нее осекся голос. На глаза навернулись слезы, она потупилась, устремив взгляд на вздрагивающий от сдерживаемых рыданий живот, — этот живой укор. Ион посмотрел на нее и торжествующим взглядом смерил ее живот.

— Ну, если он тебя прислал, то зря прислал, — сказал он с гордой улыбкой, тщательно вытирая нож о портки. — Вот так, Ануца! Так ему и передай! Потому что с тобой мне не о чем толковать, с ним вот мы поговорим и порассудим, по возможности, мы же люди… А не рядившись, как мы сойдемся? Где ж это видано, черт подери, чтобы без сговора сходились? Мы ведь тоже не звери, не-ет… Ты это непременно передай дяде Василе, вот так, как я сказал, пусть он знает…

Ана хотела заговорить, заплакать, упросить его, упасть перед ним на колени, но, не помня как, очутилась на улице и уже шла домой, без сил, еле переводя дух. Она как будто и не слышала ни слов Иона, ни наставлений Зенобии, старавшейся вразумить ее, как задобрить отца, чтобы уломать его… Только чувствовала живое тепло в животе и по временам легкий толчок, от которого сердце переполнялось радостью, и она забывала все свои страдания.

Но едва она очутилась перед отцом и увидела его глаза, маленькие, с желтоватыми искорками, с сетью красных прожилок на белках, и этот чужой, пронизывающий взгляд, ее опять охватил страх, и она залепетала что-то бессвязное. Василе Бачу хоть и не разобрал, сам догадался и с ревом набросился на нее:

— А, мошенник, разбойник!.. Значит, он хочет, чтобы я кланялся ему, упрашивал!..

Он стал пинать ее ногами, избил в кровь и все орал и божился, что скорее голову положит на плаху, что пускай лучше дом сгорит, пускай его гром разразит, чем ему идти к Гланеташу…

И потом уже не проходило дня, чтобы он не бил ее до тех пор, пока сам не уставал. Соседи привыкли и к его крикам, и к ее стонам и уже не выручали ее; к тому же Бачу теперь бил ее в комнате, предусмотрительно заперев дверь, чтобы его никто не тревожат. Ана от побоев высохла как щепка и еле ноги передвигала. Только живот у ней продолжал расти, и все больше выпирал, точно назло Василе.

Три недели спустя Василе Бачу, проходя по улице, неподалеку от поповского дома столкнулся лицом к лицу с Ионом. Оба вздрогнули. Ион хотел пройти мимо, не останавливаясь.

— Что же это ты, Ион, идешь, будто и не узнаешь меня? — не сдержавшись, сказал Василе Бачу с ехидной усмешкой. — Ни капли стыда у тебя нет, парень!

— А чего мне стыдиться? — Ион остановился с холодным и вызывающим видом.