Иосиф Бродский: Американский дневник

Жанр "песни" в данном контексте выбран не случайно. В эссе "В тени Данте" (1977), говоря о поэзии Эудженио Монтале, Бродский пишет: "С самого начала своего творчества Монтале явно предпочитает песню исповеди. Хотя песня менее ясна, чем исповедь, она неповторимей; как и утрата". Песня как следствие утраты с течением времени преобразуется в причину (в саму утрату) и порождает мир существующих лишь в воображении поэта образов (у Бродского — метафизических).

Любая "жизнь — форма времени", и жизнь человека — "товара похлеще" — не является исключением (Сравните: "жизнь это то, в чем вещи существуют" ("Мрамор", 1984)). А раз так, пространство не может господствовать над мыслями и чувствами художника, от него можно освободиться, перейти во вневременные сферы существования — в творчество. Однако этот переход нельзя назвать безболезненным.

Жизнь без событий напоминает Бродскому "хаос", "свалку дней", в которые время от времени вторгаются посторонние звуки из прошлого. Прислушиваясь к ним, хочется услышать "любить", но поэт понимает, что это невозможно, он согласен даже на дружеский окрик "эй", однако и этого не происходит: "пока

разобрать успеваю, снова / все сменяется рябью слепых полос, / как от твоих волос". В воображаемый мир поэта врываются образы прошлого, даже не образы, а отголоски забытых ощущений, как от слепящего прикосновения к волосам любимой женщины. В первой же строке девятой части стихотворения поэт погружает нас в метафизический мир новых образов: "Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе".

Вряд ли кто-нибудь из читателей может сказать, что общего есть у человека, который "размышляет о собственной жизни", и у ночи, которая размышляет о лампе. Мы лишены метафизического опыта и не способны представить состояние неодушевленного предмета. Но этого опыта не было и у Бродского. Обратимся к следующим за данным предложением строкам, возможно, в них содержится объяснение:

Мысль выходит в определенный момент за рамки одного из двух полушарий мозга и сползает, как одеяло, прочь, обнажая неведомо что, точно локоть; ночь, безусловно, громоздка, но не столь бесконечна, чтоб точно хватить на оба.

Мысль, как ночь ("темнота", "груз", который "ложится на плечи" героя), "сползает прочь", "обнажая неведомо что". В данной строфе поэт ничего не называет прямо, и смысл "неведомо чего" можно понять, лишь сопоставив все присутствующие в отрывке ассоциативные образы.

"Мысль" напоминает "ночь"; "ночь" "громоздка", но "не бесконечна", она не может охватить сразу два полушария головного мозга и, сползая, "обнажает" свет, вероятно, свет "лампы", о которой говорилось в первой строке девятой части стихотворения: "Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе".

"Понемногу" сознание человека ("африка мозга, его европа, / азия мозга") обращается к этому свету — к "электрической цапле" настольной лампы. И в нем, как на экране в луче кинопроектора, появляются образы, которые, скорее всего, соотносятся с событиями в жизни поэта: юность и связанная с ней легкость достижения желаемого ("Алладин произносит "сезам" — перед ним золотая груда"); предательство друга ("Цезарь бродит по спящему форуму, кличет Брута"); рождение сына ("в круге / лампы дева качает ногой колыбель"); связанная с эмиграцией тема "острова как варианта судьбы" ("нагой / папуас отбивает одной ногой / на песке буги-вуги").

"Духота", с которой начинается следующая строфа, вновь возвращает поэта к настоящему и связанной с ним теме одиночества: Духота. Так спросонья озябшим коленом пиная мрак, понимаешь внезапно в постели, что это — брак: что за тридевять с лишним земель повернулось на бок тело, с которым давным-давно только и общего есть, что дно океана и навык наготы.

"Брак" в контексте стихотворения — это не официально оформленный союз, а роковая привязанность к женщине, которую невозможно забыть (Сравните из стихотворения 1978 года "Строфы": "Дорогая, мы квиты. / Больше: друг к другу мы / точно оспа привиты / среди общей чумы"). Ни расстояние, ни время не властны над чувствами поэта: "пиная мрак" холодной постели, он продолжает надеяться на то, что любимая женщина по-прежнему находится где-то рядом.

Вернувшись в реальность и осознав, что это невозможно, поэт обращается в своих мыслях "за тридевять с лишним земель", туда, где в этот момент "повернулось на бок" "тело", которого ему так недостает. И хотя с тем далеким телом "давным-давно / только и общего есть, что дно / океана" (место, из которого все мы вышли), инфинитивная конструкция "при этом — не встать вдвоем" и предложение "И его не хватило" указывают на сожаление, если не на отчаянье оттого, что случилось непоправимое.

Воспоминания о прошлом, которое обнажается для поэта, "точно локоть", находят продолжение в десятой части стихотворения: Опуская веки, я вижу край ткани и локоть в момент изгиба. Местность, где я нахожусь, есть рай, ибо рай — это место бессилья. Ибо это одна из таких планет, где перспективы нет.