Иосиф восхищался техническим совершенством и виртуозностью Одена, тем, как он совмещал возвышенный язык с разговорным, его способностью быть интересным читателю независимо от темы стихотворения. Правда, что Иосиф порой напоминает Одена; иногда мне даже кажется, что он слегка напоминает Эмили Дикинсон. Пусть кто не согласен, сочтет это преувеличением, это мое мнение. Возможно, он вобрал в себя обоих — и приправил Томасом Харди…
Тем, кого он любил, общаться с ним было легко. В этих случаях чувствовалось, что он всегда рядом. Считать, что кого- то знаешь, — ловушка; кто может знать, знаем мы этого человека или нет? Мы строим всякие предположения на его счет, считаем, что знаем его достаточно хорошо, а потом он возьмет да и выкинет что-нибудь непонятное. Иосиф никогда не делал необъяснимых поступков.
Не знаю. Не могу припомнить ни самого приятного, ни самого неприятного — я никогда не оценивал с этой точки зрения то, что он говорил.
Первым делом я спросил бы его, как он сюда попал.
Помню, что был польщен тем, что Иосиф посвятил это стихотворение мне, но обстоятельств не помню.
Иосиф никогда не говорил мне, по каким меркам оценивает красоту женщин и кошек.
В моей книге "Blizzard of One" есть стихотворение памяти Иосифа; можете его использовать.
Даже будучи здесь, можно сказать: оставшееся от тебя
Разматывается в меркнущем свете, истончается в пыль,
направляясь туда,
Где пронизывают друг друга знание и ничто,
И дальше разматываясь, покидает освещенный тоннель, —
Направляясь в то место, которого, может, и вовсе нет,
Там невыразимое выговаривается — быстро, бегло, легко,
Как во сне — нам кажется, что во сне — прошедший дождь,
Разматывается еще, еще и еще, и нет границ,
Способных его задержать — будь то бесформенная пустота
Между нами, между телом и голосом небольшой зазор.
Дорогой Джозеф, эти внезапные напоминания — ты был —
Место и время, которым ты подарил их звёздный час,
Они за тобой увязались, и без нас разматываются теперь,
Настоящее для нас — "а пока…", будущее — всевозможные "и т. д.",
Всё разматывается быстро и навсегда.[145]
Можно сказать, даже здесь: то, что останется от человека,
Развеется в гаснущем свете, истончится в пыль, улетит
Туда, где "ничто" и "я знаю" переходят друг в друга, и сквозь;
Что оно пронесется, все тоньше, за подземелья — за угасшую яркость —
И дальше, в места, где никто никогда не найдет, где невыразимое,
Наконец, произносится — но легко и поспешно, как бы случайным дождем,
Что проходит во сне, или снится, что проходит, как сон.
То, что останется от человека — всё тоньше и легче, ведь не
Удержать ни одною границей — ни той, между нами, без формы,
Ни той, меж твоими телом и голосом… Иосиф,
Дорогой мой Иосиф, эти внезапные воспоминанья о том, каким ты был — места,
Времена, которым ты дал их лучшие жизни — ныне
Всего лишь призраки на поминках. То, что останется от человека, развеется
За пределы нас — тех, кому время лишь мера временного,
И грядущее не больше чем твое "и так далее и так далее…", но быстро и навсегда.[146]
ПИТЕР ВИРЕК[147]
, НОЯБРЬ 2003, САУТ-ХЕДЛИ, ШТАТ МАССАЧУСЕТСМой ответ на этот вопрос станет ответом и на последующие вопросы. Я не помню. Это было так давно. Стихотворение появилось в "New York Review of Books", и оно не обо мне, а о Берлинской стене. У меня кое-что было о Бродском в журнале "Agni", там напечатано интервью с ним. Думаю, у вас оно есть[148]
.