Может быть, вопрос следует сформулировать иначе: "Могут ли американские поэты научиться чему-нибудь у Бродского?" Я абсолютно уверен, например, что его друзья Уолкотт, Хини, Милош, Пас, а также американцы Энтони Хект, Ричард Уилбер и Марк Стрэнд (назову лишь нескольких) ответили бы "да". И хотя я не стану даже пытаться отгадать почему, полагаю, что подобный ответ мог быть вызван теми его особенностями, которые Иосифу пришлось преодолеть, чтобы стать тем, кем он в итоге стад. Его преданность поэзии, а затем и прозе была безгранична; ею можно было только восхищаться. Подозреваю, что рано или поздно начинающие поэты, которые должны изучать своих предшественников и ибо без этого не может быть поэтического роста, — станут читать Иосифа по-английски, так как он предельно (а порой и запредельно) раскрыл в своих переводах так же как в своих оригинальных стихах он до предела использовал возможности русского. По этой самой причине, не говоря уже о других причинах, его поэзия надолго останется фактором литературной жизни нашего времени. Иосиф сильно рисковал, взявшись переводить свои стихи на английский. Это вызвало, мягко говоря, противоречивые отклики. Сюзан Зонтаг, после смерти Иосифа, сказала то, что никогда не говорила ему при жизни: что его переводы были осколками его оригинальных стихов. Насколько мне известно, русского она не знает, поэтому, возможно, она повторила чужие слова. Как бы там ни было, я совершенно не согласен с этим мнением, хотя, не зная русского, не возьмусь утверждать, что переводы Бродского равновелики его оригинальным стихам. Мне просто кажется, что английские стихи Бродского являются не переводами в точном смысле слова, а — заимствуя у Роберта Лоуэлла термин, которым сам он определял свои версии иноязычных текстов, — подражаниями русскому оригиналу. Я готов поспорить, что из трехсот стихотворений, вошедших в состав собранных переводов Бродского, по меньшей мере шестьдесят — совершенно самостоятельные и первоклассные английские стихи. "Collected Poems in English" — это рассказ о романе русского писателя с английской речью. Бродский шаг за шагом осваивает ее, испытывает, требует от нее того, что никому в голову не приходило от нее потребовать, так скажем, с конца шестнадцатого века. Неудивительно, что одним из его домашних идолов был Джон Донн.
Я никогда не слышал о том, чтобы тут существовала какая-то дисгармония. Скорее всего, он просто не придавал этому большого значения. В данном случае слово "дисгармония" применимо скорее к особенному, парадоксальному, противоречивому отношению Иосифа к миру. Но это то, что нам дается свыше, не так ли? Кто из нас не пребывает в более или менее постоянной дисгармонии с окружающей нас жизнью?
— Если под "религиозностью" мы понимаем состояние незнания того, что мы хотим преодолеть, тогда вся настоящая поэзия религиозна. Тогда Иосиф, несомненно, религиозный поэт, но не в православном или каком-то доктринальном смысле. Вислава Шимборска сказала в своей нобелевской речи, что поэтическое вдохновение рождается из постоянного ощущения того, что ты ничего не знаешь. Для всех истинных поэтов этим все сказано. Что касается Иосифа, то он очень много знал, и каждое новое знание заставляло его идти дальше — к тому, чего он, как ему казалось, еще не знал. В эссе "О скорби и разуме", посвященном Роберту Фросту, Иосиф говорит о Фросте, что "можно уподобить его космическому кораблю, который по мере ослабления земного притяжения оказывается во власти иной гравитационной силы: внешней. Однако топливо все то же: скорбь и разум" (6:200). Апеллируя к Фросту, Иосиф говорит и о себе самом, о своем уделе человека и художника быть безжалостно выталкиваемым гравитационной силой прочь, вовне, в неизведанное.
По телефону. Я постоянно вспоминаю этот день, поэтому, при всем моем уважении к вам, я бы предпочел не говорить на эту тему.
Конечно. Возможно, его следует немного пояснить. Оно написано по шаблону, каким послужило стихотворение Валери Ларбо. Не знаю, от чьего имени оно написано: то ли это Иосиф говорит, то ли я сам, вспоминая Иосифа. Если стихотворение непонятно, я даже рад. "Бушмиллз" — марка ирландского виски, которую Иосиф особенно любил.
Однажды, когда я буду уже несколько лет, как мертв,
Но авто, как всегда, боками мокрыми под дождем
Будут жаться друг к другу (уж это останется без перемен),
Я вернусь ощущением прохладной руки у тебя на лбу,