Да, прямо так и сказал, затем речь пошла о размере и рифме. Конечно, я заметил, что сделанные им изменения почти всегда усиливали рифму, однако не всегда шли на пользу размеру. Я думал, с размером у меня в переводах все в порядке, но он, очевидно, так не считал, и нам не удалось сойтись во мнениях этому вопросу. По части рифмы — ну он был готов пожертвовать ради рифмы большим, чем я. И результат получился очень интересный, в некоторых случаях лучше, чем мог бы придумать я, потому что он мог делать что хотел, а также потому что он обладал определенной смелостью и, будучи иностранцем, мог делать определенные вещи, на которые не способен носитель языка. Все это когда срабатывало, когда нет. Я бы не сказал, что наша переписка была вовсе неприятной. Думаю, он искренне писал мне как грубости, так и добрые слова, но я не придавал этому особого значения. И отвечал в свойственной мне джентльменски вежливой манере (надеюсь, по-русски это звучит иронично), а он порой принимал мои соображения, порой нет.
Нечасто. У меня два или три письма от Бродского.
Зависит от сонета. Некоторые получились лучше у него, некоторые — у меня. Но на самом деле я не могу достаточно абстрагироваться, чтобы судить, потому что они очень увлекли меня. Надо сказать, что многие сонеты очень трудно понять, и я не думаю, что они стали легче для понимания в его переводе, они остаются сложными.
Да, это из-за годовщины, вокруг нее в тот год было много шума на Эдинбургском фестивале. И показывали немецкий фильм "Das Herz einer Konigin" с Зарой Леандер в роли королевы. Все это пробудило у меня интерес. Дело не в том, что мне особенно понравилось какое-то стихотворение и захотелось его перевести; просто я счел это вызовом, и мне сделалось интересно. В сборнике "Часть речи" много других стихов, которые я очень люблю, я переводил куски из них, когда делал главу о Бродском для своей книги "Поэты современной России"[195]. Также мне близки все ассоциации с Парижем, я приезжаю посмотреть на ту статую в Париже несколько раз в год.
При переводе балансируешь между ними двумя, ведь не хочется, чтобы стихотворение "одомашнилось" до неузнаваемости, как не раз бывало в английской традиции, но не хочется также, чтобы оно оказалось таким странным, что никто не захочет его читать. Думаю, современная мода склонна приветствовать сохранение национального колорита. И, по-моему, порой заходит слишком далеко. В этом смысле я, вероятно, больше похож на русского переводчика — русские переводчики традиционно не имели обыкновения сохранять специфические черты исходного произведения, они "одомашнивали" от всей души. Перевод — это литературный жанр.