Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005)

Вы составили один из первых прозаических сборников Бродского на русском языке, "Набережная неисцелимых" (1992). Каким принципом вы руководствовались? Где и кто добывал оригиналы? Почему нет ссылок на первые публикации? Почему сборник назван по эссе о Венеции, а фотографии Бродского нью-йоркские?

Никакого принципа не было. Хотелось напечатать его эссе, русские и переведенные, какие имелись в наличии. Дело в том, что его никто не хотел переводить. В основном переводили молодые люди, Дашевский, Чекалов. А взрослые, которым я предлагал, они боялись, потому что под надзором человека, знающего русский язык, переводить очень трудно. Они справедливо боялись, потому что Бродский большинством тех переводов был недоволен, пока его Касаткина не стала переводить. Когда затевалась эта книжка (году в 1987-м), регулярного сообщения еще не было. Настолько, что "Бегство из Византии" собирались переводить; к счастью, вовремя узнали, что написано оно по-русски. В одной редакции тянули, пока она сама не развалилась. Бродский не приветствовал этого плана, говорил, что писал не для наших. Я возражал: интересно, что ты пишешь не для наших. Мне казалось, что у него очень производительные мозги для пишущего человека, что большая редкость. Обычно у человека две-три мысли свои, остальные он прочел или услышал. Никто рукописей не добывал. Корнелия Бесси привезла "Less Than One" в Москву, а к кому-то попалась еще "Набережная…". Важно было с чего- то начать. "Набережная неисцелимых" — просто название, нельзя было назвать "Меньше единицы", потому что состав не совпадал с английской книгой. Почему и какая картинка — лучше ответил бы главный художник издательства "Слово", В. В. Медведев, но он умер. На обложке, впрочем, тоже Венеция, а не Мортон-стрит.

Бродский был доволен переводами своих эссе на русский язык?

Не слишком. На моем переводе (без подписи), который привезли ему на просмотр, он написал примерно так: "Ничего, но все равно буду морщиться, интонация не та". Правки при этом почти не было. Я и сам знал, что он пишет более отстраненно, но степень обезьянства каждый переводчик определяет сам, исходя из своих возможностей и склонностей. Про перевод другого человека, принятый здесь с восторгом, он сказал: "Кошмар"; про третий — "Ничего, но шуток не чувствует". Впервые был удовлетворен переводом Елены Касаткиной, о чем специально звонил в редакцию двух журналов. Сказал, что она поняла его и жлобство. В дальнейшем большую часть его эссе публиковали в ее переводах и Александра Сумеркина под наблюдением автора, пока он был жив. Потом, когда стало выходить Собрание сочинений, вышло три тома его эссе (не знаю, выйдет ли четвертый когда-нибудь), там работа была довольно сложной. Здесь его переводили в основном Касаткина, иногда Чекалов, там переводил Сумеркин уже без Бродского. Я редактировал всех, а потом отсылал все туда Энн Шелберг, и Сумеркин еще раз читал и делал свои замечания. Потом еще редактор издательства смотрел, но это чисто формально. Очень морока большая была с этим собранием, потому что две инстанции надо было проходить.

"Я не праведник… и не мудрец; не эстет и не философ"[63], — говорит о себе Бродский. Что вы читаете в этом самоопределении через отрицание?

1 Что не праведник — понятно. Что не мудрец? Мудрость, видимо, ум, достигший окончательных правильных выводов, состояние несколько статичное. Некоторые его прогнозы не оправдались, например что врожденный эгалитаризм нашего народа при наличии политической свободы придаст некое новое качество здешней жизни, которого нет на Западе. Пока что мы видим бездарное чванство людей, оказавшихся на верху социума, и традиционную для старой России глухоту к огорчениям менее удачливых. Достаточно того, что он был человеком с необычайно производительным умом. Для "эстета" он был слишком демократичен и не чурался низких тем. "Не философ". Философ, во-первых, профессия, понятно, что не философ. Во-вторых, плотность философского текста значительно меньше, чем плотность настоящей прозы, а тем более поэзии, которую он считал ускорителем мысли. В эссе он философствует довольно часто, но это не систематическая философия, хотя несколько лейтмотивов в его рассуждениях вполне очевидны. В-третьих, философия претендует на доказательность. Бродский не слишком этим затрудняется, он предпочитал сразу дать формулу или афоризм, а это скорее поэтический метод. Впрочем, тему он мог развивать последовательно и продолжительно, как не многие эссеисты.