Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005)

Вы называете его стихи "голосом болеющей совести", с чем многие русские согласятся. Но применимо ли ваше определение к его английским стихам?

Ничего не могу сказать о стихах Иосифа, написанных (в оригинале) по-английски. Я недостаточно силен в английском, чтобы судить об этих его стихах. Переводы же Иосифа собственных стихов на английский я сверял. Они вполне адекватны.

Считаете ли вы, что поэзия Бродского менее биографична, чем других поэтов?

Вся его любовная лирика предельно биографична. Скажем, стихотворение "Любовь": "Я дважды пробуждался этой ночью…" Или стихотворение из книги "Примечания папоротника" — "Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером…". Да весь раздел "Часть речи" автобиографичен с гениальными стихами, которые я твержу, как молитву: "Ты забыла деревню, затерянную в болотах…" Да и множество других абсолютно автобиографично. Даже когда он надевает маски Жукова, Марии Стюарт или римского патриция.

Поясняют ли обстоятельства жизни Бродского его стихи?

Этот вопрос, Валентина, кровно связан с предыдущим. Да, при доброжелательном и внимательном чтении стихи Бродского многое дают его биографам, читателям, исследователям его творчества.

Где, по-вашему, зарыто зерно его поэтической философии?

По-моему, он — футуролог смерти. Вся его поэзия с начала и до последних стихотворений — это ностальгия по смерти.

ВИКТОР ГОЛЫШЕВ [58] , СЕНТЯБРЬ 2004, МОСКВА

Как рано вы познакомились с Бродским и где?

Мы познакомились, если не ошибаюсь, в январе 1964 года в Тарусе. В это время его уже всерьез преследовали в Ленинграде, и его московские друзья прислали его к нам в дом отсидеться. Он пожил в Тарусе, наверное, недели две, если не меньше, но ему понадобилось в Ленинград, и там его арестовали.

Его пребывание в Тарусе, видимо, приходится на конец января — первую половину февраля, потому что его арестовали? 13 февраля 1964 года, сразу после возвращения из Москвы. Он часто останавливался в вашем доме, приезжая в Москву. Каким он был гостем?

Замечательным, легким гостем. Семья радовалась, когда он приезжал. С ним никогда не было скучно или затруднительно, за ним не надо было как-то ухаживать и развлекать его. Мы никогда не спорили — спор возникает, когда люди задерживаются на одном определенном уровне рассуждений. Он всегда имел в виду более высокий или общий уровень, над конкретной темой, а за ним еще один и т. д. Поэтому спорный вопрос снимался. "Малых правд пустая пря", как сказал Ходасевич, его не увлекала. А когда ему хотелось поесть что-то особенное, он шел на улицу Красина (минут пять) и покупал себе пельмени.

Почему Бродский звал вас Мика?

Потому что так меня звали с детства родители, а потом родственники и приятели.

Вы признались, что не оценили "Большую элегию Джону Донну", когда Бродский прочитал ее вам в 1964 году[59]. Что вы думаете об этой элегии сейчас?

Я боюсь, что я перечитал ее с тех пор всего один раз и это было очень давно. Я по-прежнему думаю, что это виртуозное произведение, но она, по-моему, слишком длинная, слишком умственная. Я до сих пор не очень понял ее содержание. Хотя технически, композиция и прочее — все изумительно. И написана она с большой страстью. Тут я должен признаться, что я не очень хороший читатель стихов.

Андрей Сергеев рассказывает о нескольких выступлениях Бродского в Москве: в одной квартире в Лефортово, в ФБОНе (Фундаментальная библиотека общественных наук), на переводческой секции Союза писателей, где его приняли враждебно поэты СМОГа, в частности Губанов[60]. Вы бывали на этих или других выступлениях Бродского?