Иосиф Грозный

И в тех же преданиях говорится, что летом 1952 года в городе-лагере Магадан появилась красивая полная молодая медсестра, которая содержалась на каком-то явно особом режиме. Ее никто не смел трогать, превращать в наложницу, как это легко и просто делалось во всех лагерях и зонах. Фамилия медсестры была Завьялова. И еще было известно, что женщина эта все время плакала, исходила слезами, и каждый день приходилось принимать от нее письма, адресованные не кому-нибудь, а «лично товарищу Сталину». Письма такие и от таких заключенных ни вскрывать, ни задерживать было нельзя. Их отправляли в канцелярию Кремля, и судьба их была никому не известна.

Если благообразный и налитой спесью генерал-лейтенант Власик по-прежнему с любовью и тоской взирал на холмистые прелести сестры-хозяйки, то Берия перешел к действиям. Не в его манере было отступать перед облюбованной женщиной, а Сталина он уже словно и не опасался. Было точно известно, что вождь давно не проявляет к Валечке прежнего интереса, ничего не может, страдает одышкой, лечится без конца, а в Политбюро уже готова ему новая оппозиция из старых соратников, и у каждого из них имеются к вождю спрятанные до поры счета. Люди везде остаются людьми, и страх быть изгнанными может придать им смелость.

Валечка же теперь жила в Москве. У нее была своя хорошая квартира, Берия решил разом нарушить все связывающие его путы. Однажды под вечер в квартире Валечки раздался долгий, настойчивый звонок, и Берия появился на пороге с букетом роз и грузинской плетенкой, наполненной фруктами, бутылками, шоколадом, конфетами. Был в маршальской форме.

Остолбенела Валечка, не зная, что сказать, только смотрела расширенными зрачками на человека, привычного ей по застольям у Сталина и столь нежданного у нее в доме.

— Ну, Валэчка, здравствуй! — густым хрипловатым басом изрек Берия. — Я… прыэхал поздравыт… С дном раздэныя… Ведь… завтра? Нэ так ли? А?

— Да… — пробормотала она. — Но… Ведь… Завтра… И… И… И я… Я… не…

— Хочэшь сказат, нэ жьдала? А я… я нэ гордый… Сам прыэхал… Давно хатэл… а прыэхал — угощай!

Все еще отказываясь понять суть нежданного визита, надеясь, что все как-нибудь обойдется, Валечка стала накрывать на стол. А Берия деловито помогал, откупоривал бутылки, резал сыр, колбасу, вообще вел себя привычным хозяином за столом. «Может быть, — думала Валечка, — все это его блажь: посидит, выпьет, поухаживает и уйдет». Робко пригубливала вкусное вино. Была из непьющих. А Берия жадно ел и пил за двоих, дергал очками вверх после каждого стакана, вытирал рот надушенным платком и все победнее и победнее смотрел на перепуганную, смущенную женщину. Да. Любому, любому дала бы она отпор, не побоялась… Но только не этому… «Может, еще уйдет?» — повторялась мысль.

Но не таков был этот человек. Крепко выпив, он встал из-за стола и подошел к ней, тоже вскочившей, окаменело ждущей. Может быть, Берия обладал гипнозом, которым владеет удав, хватающий свои жертвы?

Потом она сидела, склонив голову, растрепанная, растерзанная, боящаяся проронить слово, а он сидел рядом, гладил ее по плечу и самодовольно сыто сопел. Наконец сказал:

— Слущай… Я… может, этого вэчэра жьдал дэсят лэт. Илы болшэ… Сразу влюбился в тэбя. В твою красоту… в твою задныцу… Но… Ти сама знаэщь…

Робко посмотрела исподлобья, перевела взгляд на портрет, висевший на противоположной стене. Молодой Сталин смотрел на нее, на них, подняв бровь. Опустила глаза. И Берия тотчас понял:

— Чэго смотрыщь? Он же тэбя бросыл. Он до тэбя издэржялся, пэрэеб вэс Болщей тэатр… Ти нэ знаэщь… сколько у нэго било баб… Я знаю… И тэпэр он ны к черту нэ годэн. И запомни… Нэ он хозяин в странэ. Я хозяин! Скоро так будэт… Я. Но прэдупрэжьдаю… Пикнэщь… Будэщь в лагэрях… У тэбя вэдь ест сестра? — И, не дожидаясь ответа: — А у сэстры мужь… был в плэну… Сэйчас влагэре… Поняла?

Она плакала.

— Ладно… Утрыс… Харощая ты телка… Часто бэспокоит… нэ буду… Иногда… Я вэд тоже… грузын. Прывыкнэщь… Нэ бойся и помни, Лаврэнтий Бэрия на вэтэр слов нэ бросаэт…

И, одевшись, нацепив очки, вдруг быстро ушел. О его приходе напоминала лишь корзина с фруктами и бутылки на столе, которые Валечка тотчас понесла в ванную, чтобы вылить вино в унитаз.

Черное вино текло, как жидкая кровь.

* * *

А через неделю генерал Власик вдруг обнял ее в коридоре, у комнаты, обнял совсем собственно. И на попытки возмутиться произнес:

— С Берией таскалась? Мне ведь все известно. Ты думала: за тобой нет пригляду? Есть, Валечка, есть… Е-есть… И теперь дело за тобой. Я ведь тебя для себя искал. Для СЕБЯ тогда выбирал. Да САМ тебя у меня выхватил… А Берия… Берия потешится — бросит. Баб у него, кобеля… Школьница даже есть… Поняла? А я не брошу… Я — люблю. Я, может, сколько ночей из-за тебя не спал! Извелся… было, — и начал целовать в щеки, в волосы жадно, табачно, водочно… Мял громадными ладонями. Притискивал.

И — странно, по сравнению с Берией, она почувствовала вдруг некое неясное облегчение.

Вот уже третий из самых главных в стране объяснился ей в любви. Самых главных и грозных.

* * *