Иосиф Грозный

Убирая со стола, унося посуду и возвращаясь, она с колющим ознобом, почти физически, всей спиной, талией, ягодицами и особенно припухлым «мысочком» над ними, — у нее был такой очаровательный для кого-то, конусом, припухлый валик над основанием ягодиц, очень редкий у женщин, тем более у молодых девушек, — и вот им-то как бы особенно она ощущала взгляд этого Главного человека за столом. Главный, однако, никак не стремился БЫТЬ главным, гораздо больше ШУМЕЛИ гости: приехавший уже в подпитии Климент Ефремович, начальник страшного ГПУ Ягода, теперь тоже не сводивший с Валечки восхищенно-щупающего взгляда.

И не в этот ли сентябрьский день с обедом и поздним ужином, когда она опять расторопно подавала и уносила блюда и тарелки дорогого «царского» сервиза, который ставили по приказу Ольги Евгеньевны, тещи, только когда приезжал Сталин с гостями (разбить тарелку этого сервиза было — грозило чуть ли не каторгой!), Валя Истрина поняла, что, может быть, против ее воли (какая там воля, если мобилизовали, отдали служить, как в солдаты) этот человек будет ей принадлежать (как там еще?) — о, великое, колдовское женское чутье! — только ей, и она — только ему и его неимоверной скрытной властности. История знала такие примеры — от Петра и раньше… Ибо такие женщины таких мужчин либо сразу отвергают и ненавидят словно бы ни за что, но скорее, много скорее и чаще, рабски, беспомощно, беззаветно — пошлое слово, но если так — и повторю еще, рабски любят. Таких мужчин такие женщины не бросают, не ревнуют и даже как будто не говорят им слова любви…

Ночью она долго не могла заснуть. Была противна низкая, тесная белая-беленая келья, донимал лай сторожевых собак, и само это Зубалово, имение старинное, было, очевидно, и с духами, и с привидениями, присутствие которых она чувствовала и, содрогаясь, только лишь терпела, переносила. Куда денешься? Терпи. Да, здесь было плохо. Плохое место, худое и гиблое. Над Зубаловом будто лежало чье-то заклятие, и оно касалось всех, кто жил здесь раньше, и новых хозяев, и живших по соседству других вождей, гостей, охранников и обслуги. Здесь была полудобровольная каторга, которая хуже каторги настоящей. Там есть какой-то просвет, срок. А здесь словно бы и срока этого не было.

Однако в сегодняшнюю ночь Валечка Истрина скорее не могла заснуть от радости. От какой-то неожиданной великой и горделивой радости. Ведь она видела Сталина, ставила перед ним тарелки, подавала стаканы, Сталин САМ спросил ее имя, познакомился с ней. И наплевать, что на нее сально щерился за столом черноусый командарм Буденный (тогда он еще не был маршалом), что какие-то двусмысленные шуточки кидал холеный Ягода, в своих орденах и серых усиках похожий, как брат, на Ворошилова. И масленый этот, с ужимочками, болтун Бухарин. Все они были обыкновенные, хоть и высокотитулованные, мужики, откормленно-наглые, имевшие как бы неоспоримое право на свои, тоже наглые, шуточки и взгляды.

Но Сталин никаких шуток не бросал, был спокоен, прост, не слишком красиво ел — вилка в правой руке, усы вытирал когда салфеткой, а случалось — и рукой, но за этой неторопливостью, за этой его «простотой» проглядывалась, однако, такая страшная власть, что у Валечки холодело под коленками и на том валике-мыске, когда она подходила к Сталину, меняла прибор, уносила посуду. И это был не страх — что-то другое… Страх она испытывала, пожалуй, только перед комиссаром охраны, долговязым и надменным Паукером, да еще перед таким же, но пузатым и грозным хамом Власиком, который с ее приездом в Зубалово уж очень как-то недвусмысленно ее опекал и ждал, видно, только случая, КОГДА… Женщины чутки на отношение тех, кто на них смотрит, и этим чутьем без ошибки читают, казалось бы, самые сокровенно запрятанные помыслы поглядывающих.

Да… Валечку явно пригласили сюда для лакомства. Но… В Зубалово она прослужила недолго.

После гибели жены Сталин перестал ездить на дальнюю дачу. Говорили, что ему быстро, меньше чем за год, построили новую, ближнюю дачу под самой Москвой, за станцией Кунцево, у деревни Давыдково. В Давыдково у Вали жила двоюродная сестра. В Зубалово же после смерти Надежды Сергеевны повисла тяжкая тишина. Ольгу Евгеньевну увезли лечиться. Сергей Яковлевич бродил по выморочному имению, как безмолвная тень. Часть прислуги просто уволили, рассчитали. Вызвали и Валечку.

«Авось, и меня рассчитают!» — радовалась даже. Теперь, когда Сталин перестал приезжать, дача эта и вовсе опостылела.

И опять Николай Сидорович Власик, хмуро глядя на исполнительную пригожую рабыню, спросил:

— Истрина! Ты хотела бы работать в Кунцево… Подавальщицей… У товарища Сталина?

— У товарища Сталина? Хотела бы, — пролепетала она.