Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

После того, как «Батум» был запрещен, к Булгакову 17 августа 1939 года пришли режиссер несостоявшегося спектакля В.Г. Сахновский и один из «искусителей» драматурга В.Я. Виленкин. Сахновский, как записала в дневнике Елена Сергеевна, сообщил: «Пьеса получила наверху (в ЦК наверно) резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И.В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать.

Второе – … наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе». Елена Сергеевна дала здесь следующий комментарий: «Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М.А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу – интересную для него по материалу, с героем, – и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене?!»

Е.С. Булгакова, до конца своих дней сохранившая благодарность Сталину за тот телефонный звонок, который, как она считала, дал писателю лишних десять лет жизни, пыталась уверить себя, что не сам Иосиф Виссарионович, а кто-то из его высокопоставленных подчиненных запретил «Батум». Между тем, совершенно невероятно, чтобы кто-нибудь из партийных чиновников позволил себе самостоятельно рассуждать на тему, в каких положениях Сталина можно изображать, а в каких нельзя. Нет, Сахновский передал именно сталинский отзыв, и Булгаков в этом не сомневался. Тем более, что, в отличие от Елены Сергеевны, он знал, кому и когда говорил слова о «мосте», и не верил позднейшим уверениям директора МХАТа Г.М. Калишьяна, будто «фраза о «мосте» не была сказана». В действительности осведомитель НКВД еще 23 мая 1935 года привел слова писателя: «Я хотел начать снова работу в литературе большой книгой заграничных очерков. Я просто боюсь выступать сейчас с советским романом или повестью. Если это будет вещь не оптимистическая – меня обвинят в том, что я держусь какой-то враждебной позиции. Если это будет вещь бодрая – меня сейчас же обвинят в приспособленчестве и не поверят. Поэтому я хотел начать с заграничной книги – она была бы тем мостом, по которому мне надо шагать в литературу». В этих рассуждениях, думается, лежит ответ сразу на многие вопросы: почему Булгаков взялся за «Батум», почему избрал данный период сталинской биографии и почему был потрясен отзывом Сахновского, сказанной «наверху» (очевидно, Сталиным) фразой о «мосте». Ведь ему фактически вернули его же слова, некогда сказанные им самим очень близкому человеку. А человек этот оказался агентом НКВД, как сам Сталин в прошлом, возможно, был агентом «при одном из сибирских исправников». Ряд фактов привел меня к предположению, что осведомителем органов был булгаковский свояк артист МХАТа Е.В. Калужский, муж сестры Е.С. Булгаковой О.С. Бокшанской. Характерно, что первый и последний раз после разговора с Сахновским о «мосте» Булгаков виделся с Калужским 31 августа. В следующий раз свояк навестил Михаила Афанасьевича только 9 марта 1940 года, накануне смерти, когда больной уже впал в беспамятство. Не исключено, что Булгаков дал понять Калужскому, что знает о его неблаговидной роли и больше не желает его видеть.

Что же касается «Батума», то Булгаков обратился к революционной молодости Сталина, надеясь: как и несостоявшаяся книга о несостоявшейся зарубежной поездке, эта тема избавит от необходимости повторять официальные штампы, не потребует прямой лжи в виде восхваления несимпатичной ему советской действительности, не навлечет подозрений в приспособленчестве и уж никак не вызовет обвинений во враждебности к существующему строю. На практике вышло иначе.