Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Ягода (или сам Сталин?) взял на карандаш многие крамольные места из презентовского дневника. Из них следовало, что не только бывшие оппозиционеры, но и просто представители старой большевистской гвардии, не замеченные в особой близости к Троцкому или Бухарину, не испытывали, по крайней мере, на рубеже 20-х и 30-х годов, особого пиетета к Сталину. Они отнюдь не рассматривали его в качестве единственно возможного вождя партии.

Вот, например, разговор Презента 6 июня 1928 года с бывшим троцкистом Леонидом Петровичем Серебряковым, собиравшимся на работу в «Амторг» (это назначение так и не состоялось): «Л.П. Серебрякова предположено послать в Америку заместителем председателя Амторга. Когда ему передали, что я не прочь тоже поехать в Америку, он ответил, что все бы хорошо и парень я хороший, и хорошо, что язык изучаю, но плохо, что я – еврей, а в Амторге всего один русский, а остальные евреи. Это заявление мне настолько противно, что я прекратил на середине разговор. Антисемитизм въелся даже в мозги таких прекрасных людей, как Серебряков, утверждающих, что мне нельзя ехать в Америку, потому что американцы не любят евреев. Думаю, что здесь дело не в американцах».

Прочитав эти строки, Генрих Григорьевич наверняка поежился. Он и сам должен был чувствовать обозначившуюся тенденцию постепенно убирать евреев со всех более или менее значительных постов. Борис Бажанов приводит в своих мемуарах, впервые опубликованных в 1930 году, анекдот, сочиненный Карлом Радеком после разгрома троцкистско-зиновьевской оппозиции: «Какая разница между Сталиным и Моисеем? Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин из Политбюро». Бажанов заметил по этому поводу: «К старым видам антисемитизма (религиозному и расистскому) прибавился новый – антисемитизм марксистский». Ягода это тоже понимал.

В дневнике Презента Сталин нашел еще немало откровенных высказываний деятелей оппозиции. Например, 29 марта 1929 года Стеклов опять хвалил Троцкого: «Я всегда ровно относился к Льву Давыдовичу, признавал, признаю и буду признавать его огромные дарования, но всегда утверждал, что политически он неуравновешен. Никогда не считал его выше себя, просто человеку повезло. А эта нынешняя лающая свора раньше подавала ему калоши и счищала пыль с костюма».

Как следовало из последующей записи Презента, Серебряков оказался чужд антисемитизму: «После разговора с Серебряковым, я увидел, что информация о его отношении ко мне, как к еврею, неверна. Верно только то, что в Амторге много евреев, и это, по его мнению, производит несколько отрицательное впечатление на американцев. Но верно также и то, что он рад взять меня на работу в Нью-Йорк; временным препятствием является скверное знание мною (почти незнание) английского языка». Нарком внутренних дел отметил и запись в презентовском дневнике от 15 октября 1928 года по поводу съезда дорожников: «Происходит 1-й дорожный съезд. Вчера я затащил туда Демьяна Бедного и Кольцова. Оба выступали. Я впервые слушал Бедного. Он говорил превосходно. Сегодня он говорит: «Вместо того, чтобы на таком съезде выступил Ленин, выступаю я, а вместо Сосновского (видного троцкиста Льва Семеновича Сосновского, бывшего зав. Агитпропом ЦК, расстрелянного в 37-м году. – Б. С.) – Кольцов. Ну и времена пошли!» Хвастовство поэта обошлось дорого. В 1936 году, вскоре после падения Ягоды, Бедный подвергся опале за либретто оперы «Богатыри», где сатирически трактовался сюжет крещения Руси, а два года спустя его исключили из партии за подчеркивание негативных, обломовских черт русского народа в поэме «Слезай с печки».

23 апреля 1929 года Презент зафиксировал откровения своего друга А. С. Енукидзе, только что вернувшегося из Германии: «Ни за что бы не жил в Европе, где живут и работают для единиц, где нет никакой перспективы, жить можно только в СССР, – сказал А. С. Но, добавил он, только союз Германии и СССР может спасти и ту, и другую страну». Тут уже недалеко и до обвинений в работе на германскую разведку. Правда, тогда, в 35-м, Авелю Софроновичу инкриминировали только «моральное разложение» и потерю политической бдительности. Он отделался исключением из партии. Вот в 37-м, уже при Ежове, последовали обвинения в участии в «правотроцкистском блоке», «систематическом шпионаже в пользу одного из иностранных государств» (Германии) и руководстве «кремлевским заговором» с целью убийства Сталина. В декабре того же года Енукидзе благополучно расстреляли.

Презент описал и визит Демьяна Бедного на сталинскую дачу 17 мая 1929 года: «Сегодня в третьем часу дня Демьян, его дочь Тамара, А.В. Ефремин и я поехали в Зубалово, – Демьян к Сталину, а мы в ожидании Демьяна – в сосновый лес…

Около 5 ч. Демьян вернулся, и мы покатили в город.