Иосиф Сталин. Гибель богов

И когда сажали друзей, изумлялись… чтобы тотчас объяснить себе, как объясняли тогда в Германии: «Мы наверняка знаем не все… Дыма без огня не бывает!»

Неотъемлемой, но тайной частью нашей жизни стали эти повседневные аресты. Происходили они глубокой ночью – в другой, ночной жизни, о которой люди запрещали себе даже думать днем.

Девица-победа

Вот о чем я размышлял тогда, шагая по аллее Центрального парка культуры и отдыха.

Я вспоминал подполье, нашу борьбу, наши мечты, нашу веру, великие лозунги нашей Революции: «Свобода! Равенство! Братство! Или Смерть!» Свобода? Ее сменил страх. Равенство? Оно – во всеобщей унылой полуголодной жизни. Братство? Теперь это звучит как насмешка. Из всех лозунгов Республики Коба оставил один – Смерть.

Следивший, специально неумело прячась, не отставал от меня. Видимо, хотели, чтобы я боялся.

Жаркий день закончился, неправдоподобное огромное багровое солнце садилось, и наступал столь же безветренный летний вечер. От нечего делать я решил сходить в кино – здесь же, в Центральном парке. В полупустом душном зале шел французский фильм «Под крышами Парижа». Я смотрел на эти хорошо знакомые парижские улицы, и сердце щемило от острого печального чувства: больше никогда этого не увижу.

Выйдя из кинотеатра, я отметил, что филер куда-то исчез. Я понял: мне приготовили что-то новенькое, и пошел в глубь парка.

Между тем был уже двенадцатый час ночи, и в парк прибывала карнавальная толпа. В освещенных разноцветными лампочками аллеях с бесчисленных щитов смотрело лицо моего друга Кобы, под ним – его бессмертные слова: «Жить стало лучше, жить стало веселей». На другом щите огромное лицо высилось над словами «Да здравствует великая сталинская Конституция!»

Оба Кобы отечески ласково глядели друг на друга… И во всех других аллеях никуда было не деться от усов моего друга, пересыпанных редкими портретами Ильича. Между Кобами и Ильичами попадались гипсовые скульптуры новых святых, наших советских великомучеников: пионер Павлик Морозов, выдавший чекистам своего отца-кулака и убитый за это. (Семинарист Коба не забыл слова Евангелия: «Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня». Только Бог теперь – мой друг Коба.) Напротив Павлика – гипсовый Киров, убиенный за преданность Богу Кобе. Совсем рядом с Кировым – легкомысленно обнаженная гипсовая девушка-физкультурница, крутобедрая, с пышными формами. Вспоминая о темпераменте убиенного, уверен, это соседство было ему приятно. Во всяком случае, гипсовый Киров улыбался…

Наступала полночь. В это время по всей стране начиналась «ночная жизнь». С запасных железнодорожных путей, светя прожекторами, готовились отправиться в лагеря товарные вагоны, набитые тысячами арестованных…

Но в парке гремел карнавал. Разноцветные огоньки, музыка…

Я сел на скамейку. Мимо, хохоча, пробежали счастливые люди в масках, в карнавальных костюмах. Прошел «дядя Сэм» с мешком за плечами, с надписью: «Награбленное у трудового народа», за ним – Кощей Бессмертный с надписью на груди «мировой капитал». «Мировой капитал» тискал девицу в легком сарафане.

В этот момент на мою скамейку опустилась она. Премиленькая девушка в античной тунике. Представилась так: «Ника Самофракийская, или Победа трудового народа над всемирным капиталом».

«Победа» попросила закурить. Затянувшись, развязно сообщила:

– Костюмчик на тебе обалденный и сигареты… я таких еще не курила. Может, заключим трудовое соглашение? Оплата почасовая.

Короче, девица являлась парадоксом: будучи «Победой», она одновременно относилась к побежденным. Ибо проституцию, как объявил нам Коба, советская власть давным-давно победила.

Она назвала цену. Надо сказать, просила много, но пояснила:

– Я ведь плачу за хату.

Что ж, жаднее богатых только бедные. Я отправился с нею. В ее комнате вынул пистолет, сунул ей в рот. Этого было достаточно – заговорила. Конечно же, как и большинство промышлявших в парке красоток, работала на наше ведомство. Ее отправили побеседовать со мной… и потом написать в отчете всё, что они ей продиктуют…

Итак, мне грубо шили дело. Выяснив, я все-таки воспользовался ее услугами. После чего продиктовал ей текст, где подробно описал всё, что у нас с ней случилось. И сколько раз случилось. В заключение просил выплатить ей гонорар, который не заплатил. И подписался.

Домой пришел под утро. Жена спала.

Я долго мылся в ванной и повторял: «Победа трудового народа над Всемирным Капиталом… Вот это и есть конец!» И как идиот хохотал один в ванной комнате.

Собрание обреченных

Назавтра меня вызвали на Лубянку, и я присутствовал на страшном собрании, точнее, на обычном для тех дней. В актовом зале собрались все руководители НКВД. В мертвой тишине заседало это сборище будущих мертвецов…

С речью выступил карлик. Он был страшен. Уже не говорил – истерически кричал тонким голоском! Этакая пародия на речи Гитлера.