Иосиф Сталин. Гибель богов

Ежов назвал Ягоду современным Фуше… (Карлик с тремя классами образования вряд ли знал о всесильном министре полиции Наполеона! Так что я отчетливо услышал в этом голос друга Кобы.) Дальше было еще интересней.

– Корень ошибок Ягоды зарыт глубоко, – вещал Ежов. И сообщил об удивительном открытии. Оказывается, Ягода, этот сподвижник Дзержинского, на самом деле был с 1903 года агентом царской охранки! И я, и многие старые партийцы знали, что в 1903 году Ягоде было двенадцать лет от роду! Ну и что же, если так нужно партии! Все мы спокойно выслушали эту новость. Более того – радостно. Ведь главное, карлик не упомянул нас!

Но это открытие явилось лишь началом. Далее Ежов сообщил:

– Кто раз протянул палец охранке, у того гестапо забирает всю руку.

Ягода – еще и немецкий шпион! И не он один! Мой вчерашний начальник Москвин-Трилиссер, Горб, Гай… – Ежов выкрикивал имена наших легендарных чекистов – друзей Дзержинского. Все были завербованы подлым Ягодой в шпионы! И все уже арестованы.

Затем он прокричал совсем уж сенсацию. Главный охранник Кобы, довереннейший из довереннейших, Паукер – тоже шпион, завербованный Ягодой. Паукер не только передавал немцам секретные разговоры, которые вел товарищ Сталин. По заданию Ягоды он готовил покушение на нашего любимого Вождя!..

Теперь остававшимся на свободе знаменитым старым чекистам пришлось доказывать свою лояльность, то есть топить друг друга.

И началось! Слово предоставили Артузову. Легендарный швейцарец уже не был руководителем знаменитого иностранного отдела. Ежов выделил ему маленькую комнатушку и поручил писать историю ВЧК. (После его ареста эту Историю используют для «выявления сподвижников врага народа Артузова».)

– Товарищи, – заговорил Артузов, – в самое тяжелое для Революции время Ленин поставил во главе ЧК лучшего из лучших – Феликса Эдмундовича Дзержинского. И сейчас в труднейший момент великий Вождь товарищ Сталин назначил руководителем НКВД своего лучшего ученика Николая Ежова! – От этой тирады он пошел красными пятнами, руки у него дрожали, будто на ответственном любительском концерте!

Такое славословие! Не только потому, что хотел жить сам. Вопрос шел о жизни всех его родных и близких. Ценой давно перестала быть карьера, ценой стала жизнь – твоя и семьи. У него была очаровательная жена, кажется, ее звали Инночка, они любили друг друга, воспитывали детей…

После удачного начала речи он оказался не на высоте. Довольно неумело (то есть осторожно, без обязательной ярости) напал на Слуцкого.

Слуцкий слушал, улыбаясь. Он понял: Артузов – слабак.

В заключение речи Артузову полагалось вступить в общий, столь же обязательный хор – уничтожать несчастного Ягоду. Но тут Артузов не выдержал. Он посмел сохранить лицо. Отказался это делать. Сказал:

– Вы все знаете о моих холодных отношениях с Ягодой. Но у меня не поворачивается язык утверждать, что Ягода – больше чем политически близорукий маленький человечек, что он хотел вреда для Советской власти… Для этого нужны веские основания, я их пока не видел. Знаю, что он хороший хозяйственник, организатор. Не его вина – его беда, что он политически не дорос до своего высокого поста…

Слуцкий тотчас бросился добивать вчерашнего друга.

– Твоя слепота всем понятна! Кто был правой рукой Ягоды? – кричал он. – Я тебя спрашиваю, Артузов? Кто жил с ним в одном доме? Да, жить в одном доме – это уже преступление! Ибо нынче все – преступление!

Артузов молчал.

Новые выступающие набросились на них обоих, не забывая униженно, рабски славить восседавшего в президиуме карлика и уничтожать павшего Ягоду.

Когда расходились, некто Н., из вчерашних друзей Артузова, подскочил к нему и громко выкрикнул, чтобы все поняли – они не друзья:

– Ну что, Артузов, теперь тебе крышка!

– Спасибо на добром слове, Коля, – ответил Артузов.

Все хотели жить. И все они погибнут… И Слуцкий, и Артузов, и Н., и другие выступавшие! И вся знаменитая артузовская группа. И даже его жена, очаровательная Инночка. Ибо все они принадлежали к старой партии, а потому все были обречены.

А я?

Я молча досидел до конца, счастливый, что меня не назвали. Пронесло! Знал, что это пока, только пока. Но был счастлив данной мне и моим близким отсрочкой.

Итак, Ягода отправился в недра нашего учреждения – в тюрьму на родной Лубянке.

Его следователь поведал мне в нашем буфете:

– В камере гад сразу сник и плакал, а потом вообще стал «ку-ку». Серьезно рассказывает, будто ночью к нему приходит кто-то и шепчет одно и то же: «От Хозяина ты заслужил одну благодарность за верную службу, но от Бога – самое страшное наказание. Теперь погляди, где ты находишься, и суди сам, есть ли Бог». Я его спрашиваю: «Кто к тебе приходит?» Вместо ответа паскуда начинает плакать, как ребенок. Вчера впал в странное равнодушие и подписал, что он немецкий шпион…

Следователь говорил все это со смехом, а вскоре (когда арестоввали аппарат Ежова) отправился в ту же самую камеру, где сидел Ягода! И расстреляли его в том же подвале, где лег с пулей Ягода.