Ёсико

Хорошенько обдумав все это, я прослушал в своем офисе нескольких чрезвычайно привлекательных дам, которые не проявили ни музыкальных, ни лингвистических талантов, но были согласны на что угодно. И в итоге пришел к выбору, который был настолько очевиден, что я удивился, почему не сделал его раньше: девочка-певица из отеля «Ямато». Она бегло говорила по-китайски и, будучи японкой, могла говорить на родном языке. То есть именно то, что нужно. Единственная проблема — возраст, но это можно уладить. «Ступай поговори с ее родителями, — сказал Амакасу, и его тонкие губы изогнулись в некоем подобии улыбки. — Полагаю, мы придем к взаимовыгодному соглашению».

3

У каждого есть свои слабости. Моей слабостью были девушки, преимущественно китаянки, и особенно китайские актрисы. Я говорю — китайские, хотя мог бы сказать — маньчжурские. Просто мы, японцы, любили считать, что большинство китайцев в Маньчжоу-го были маньчжурами. На самом деле между двумя народами больших различий не было. Китаянки ли, маньчжурки — я обожал их в постели. В них не было той застенчивости хихикающих школьниц, так присущей японским женщинам. Их эротизм был сродни китайской поэзии — утонченный, романтический и неуловимый. Кроме того, сами тела китаянок по привлекательности во многом отвечали китайской ментальности: длинные стройные ноги, нахальный круглый зад, идеальная грудь, не большая, но и не маленькая. Европейка — большая и грубая, как перезревший фрукт, японка — крохотная, бесформенная и безвкусная, точно холодный соевый творог, но китайская женщина — это пир вкусов: острого, кисло-сладкого, горького; она — блестящий образчик расового отбора, нашедшего идеальную форму за более чем пять тысяч лет развития цивилизации. И чувство обладания ею, осознание, что она — моя, полностью моя, доставляет наслаждение посильнее сексуального. Не побоюсь назвать это наслаждением духа.

Отец госпожи Ямагути — Фумио Ямагути — страдал пороком иного порядка. Как я уже описывал, это был азартный игрок. Посмотришь на него — безобидный человечек, худощавый, в совиных очках. Но та еще шельма. Время от времени он посещал в Мукдене один публичный дом, полный очаровательных маньчжурских девиц, но на самом деле их прелести его не интересовали; обычно он дожидался меня в приемной, нервно прихлебывая чай. Куда больше ему нравились клацанье костяшек маджонга, шелест игральных карт или даже верещание боевых сверчков, да что угодно, лишь бы можно было делать ставки. И проблема с его персональным пороком была в основном финансовая. Он был вечно в долгах и вечно надеялся на кого-нибудь вроде генерала Ли из Шэньянского банка, чтобы тот вытащил его из беды.

Когда-то Ли служил военачальником в Шаньдуне, затем перешел на нашу сторону в начале 1930-х и был назначен председателем совета директоров Шэньянского банка в знак нашей дружбы. Старый боевой конь полюбил японского игрока и предложил ему честный обмен. Семейству Ямагути предоставляется место для жилья на территории резиденции генерала, за что госпожа Ямагути обучает генеральскую наложницу настоящим европейским манерам. Соглашение, что говорить, не совсем обычное, однако Ямагути счел, что общество генерала с усами кайзера Вильгельма, темно-синий «роллс-ройс» и любовь к маджонгу, в который тот обычно проигрывал, помогая Ямагути расплачиваться с долгами, — это весьма недурно. А обучать генеральскую «жену номер два» искусству поедать зеленый горошек ножом и вилкой или оттопыривать мизинец, когда пьешь индийский черный чай, не будет для госпожи Ямагути слишком трудно, ибо женщина она современная и образованная, с прекрасными манерами, привитыми ей в элитном католическом колледже Нагасаки.