Ёсико

Большая часть активной деловой жизни Амакасу проходила в его гостиничном номере, но иногда он посещал расположенный неподалеку японский ресторан «Павильон Южного озера» — уютное заведение, куда частенько заглядывали офицеры Квантунской армии. Я присутствовал там на одной вечеринке зимой 1939-го. Ночь была ужасно холодная. Улицы промерзли насквозь. Даже легкий туман, повисший над городом, казалось, затвердел и превратился в облако из спиц и иголок. Полная луна светила сквозь дымку, как флуоресцентный фонарь. Амакасу восседал на татами во главе стола из розового дерева так, будто ему в позвоночник вставили стальной стержень. Одетый в офицерскую форму оливкового цвета, он молча смотрел вперед сквозь круглые очки и потягивал свое любимое виски «Белая лошадь». К еде он почти не прикасался, в то время как его гости, старший офицер военной полиции и тучный полковник Квантунской армии, здорово развеселились от еды и выпитого саке, которое им разливали красавицы актрисы из Маньчжурской киноассоциации, чье плохое знание японского с лихвой восполнялось их безусловным и пленительным очарованием. Амакасу, однако, был не в настроении общаться. Что-то явно беспокоило его. Кто бы ни обратился к нему с вопросом, в ответ он лишь коротко что-то ворчал. В какой-то момент военный хирург Одзаки, крупная шишка в Японско-маньчжурском обществе дружбы, поднял свою чашечку саке и предложил выпить за гармоничные отношения между пятью народами. Жирный, вечно ухмыляющийся, красномордый, этот Одзаки считал себя душой любой компании, хотя на самом деле являлся вопиющим примером лицемера, рассуждающего о гармонии безо всякой искренности. Тем не менее Амакасу тоже поднял свое саке, и Одзаки, чей голос оказался на удивление приятным для такого грубияна, затянул военную песню, размахивая взад-вперед короткими ручками, точно перевернутая на спину черепаха. Все остальные последовали его примеру. Актрисы, не зная слов песни, подзадоривали мужчин улыбками и ритмично хлопали в ладоши.

Затем Одзаки предложил погонять яйца. Встав на четвереньки — что совсем непросто для толстяка, да тем более пьяного, — он приказал одной из актрис последовать его примеру. Когда же та засомневалась, стоит ли принимать участие в такой детской забаве — дуть на яйцо, гоняя его по полу, — опустил ее на колени шлепком по обтянутому шелком заду, чем вызвал бурю смеха у окружающих вояк. Один из гостей запустил руку под юбку Мэй Линь — одной из самых популярных актрис Маньчжоу-го — и приказал ей подлить ему саке. Веселье начало обрастать непристойностями; зазвучали призывы устроить конкурс «Мисс Маньчжоу-го». Офицер из военной полиции приказал одной из девушек балансировать с бутылочкой саке на голове, а затем выпить саке из чашки на полу, «как это делают все киски». А когда она не смогла удержать бутылочку, развратный полковник потребовал от нее стриптиза.

Никогда не забуду того, что случилось дальше. Амакасу, и без того прямой, как шомпол, напрягся еще больше. Лицо его побледнело, точно луна за окном, а глаза за стеклами очков вспыхнули как огонь.

— Ну, хватит! — проскрежетал он своим хриплым, будто вечно простуженным голосом. — Довольно! Актрисы — не гейши, а люди искусства! — Кивнув в сторону девушек, он продолжил: — Я требую уважения к актрисам Маньчжурской киноассоциации и приношу извинения за поведение этих грубых крестьян!

Хотя вокруг было несколько офицеров выше Амакасу по званию, его слова произвели мгновенный эффект. Ему не нужно было кричать. Самого факта того, что он вообще заговорил, было достаточно, чтобы все немедленно угомонились. Актрисы склонили головы и уставились в пол. Одзаки понял, что преступил запретную грань, и заткнулся до конца вечера. Мужчины стали вести себя с маньчжурскими леди галантно, некоторые даже предложили девушкам саке. Почему я до сих пор так живо помню этот случай? Потому что он выявил сильную сторону страшного, но сильно оклеветанного человека — сторону, которая не получила в свое время должной оценки. Амакасу мог голыми руками передушить семью коммунистов — и в то же время оставался японским джентльменом самой высокой пробы.

Так или иначе, но именно Амакасу попросил меня найти певицу из местных, прилично говорящую по-японски, для работы над новой радиопостановкой с рабочим названием «Рапсодия Маньчжоу-го». «Независимость и единство нашего государства нельзя считать само собой разумеющимися, — сказал он мне. — Образование через развлечение — вот что будет нашим девизом! Наше послание должно быть приятным для масс, даже если это потребует жертв, упорства и стоицизма». Именно так он обычно изрекал, если вообще решал заговорить, — короткими предложениями, как человек, который не тратит время по пустякам.