Ёсико

Это была очень разношерстная компания — сто с лишним человек, сидевших одновременно со мною в камере: профессиональные убийцы, торговцы наркотиками, насильники, фальшивомонетчики, похитители детей, грабители банков, убийцы; попадались и политические — революционеры всех мастей, кто с религиозным оттенком, кто без, несколько палестинцев, над которыми издевались другие арабы, один австралиец ливанского происхождения, захвативший в заложники автобус с пассажирами, и много разных других. Хуже всех были наркоманы, потому что они кричали по ночам. Мне, в некотором роде, повезло. Японцы считались экзотикой, а поскольку мы были еще и членами Красной армии, триумфаторами перестрелки в аэропорту Лидды,[67] к нам относились весьма уважительно. Хотя правила есть правила, и мы так же, как все новички, первое время выполняли обязанности «писсуаров».

Сейчас наши дела уже лучше. Со мной в камере сидят еще трое японских коммандос: Акио Мариока, Масаки Нисияма, Итиро Камэй. Насколько возможно, мы стараемся содержать себя в чистоте: выискиваем друг у друга вшей в волосах, протираем друг друга влажной ветошью. Скорпионы опасны и могут убить, и мы внимательно осматриваем место на полу перед тем, как ложиться. Но страшнее всего блохи. Избавиться от них нельзя, сколько ни убей. Есть в этом деле свой смак: ловкими манипуляциями вы помещаете насекомое между ногтей больших пальцев, с треском ломаете ему твердый спинной хребетик и выдавливаете струйку человеческой крови. Удовлетворяет, конечно, хотя и не полностью. Блохи сопротивляются уничтожению. Из-за их укусов мои ноги покраснели и стали в два раза толще обычного, это сводит меня с ума. Странно, что Камэя и Нисияму одолевают вши, но блохи не трогают. Даже не знаю, которое из этих мучений хуже. Но вшей ловить все же немного легче.

О женщинах мы стараемся не говорить. Да и вообще, что бы там ни сочиняли те, кто снаружи, голод всегда берет верх над сексуальным желанием. Мы закрываем глаза, и каждый придумывает себе идеальный обед или ужин: сасими из желтохвоста, нежная икра морского ежа в листиках сушеных водорослей, сочные молоки трески, за которыми следуют сябу-сябу — нарезанная тонкими ломтиками парная говядина из Кобэ, хрустящая нежная тэмпура из лангуста со сладким картофелем и рыжий густой суп-мисо с речными моллюсками. Это конечно же выбор Мариоки. Он у нас традиционалист. Нисияма же учился в Токийском университете, и вкусы у него европеизированные. Мы поддразниваем его, говорим, что он воняет сливочным маслом. Он может часами говорить о паштете из гусиной печени или о стейке с гарниром из свежих трюфелей, который лучше всего запивать таким-то или сяким-то «Château» 1970 года. Камэй без ума от корейской кухни, поэтому он всегда мечтает о запеченном на углях буйволином языке и острой похлебке с тофу и свининой. Я же в душе парень деревенский, моя любимая еда не такая изысканная. Я мечтаю о чашке риса с куском лосося, вымоченного в зеленом чае, или о лапше «Саппоро» (обычный «инстант» в пачках из супермаркета) в густом курином бульоне с соевым соусом и луком-шалотом. Просто удивительно, на что способно человеческое воображение. Если вы сконцентрируетесь чуть посильнее, у вас даже кусок пшеничной лепешки примет вкус сасими из белого тунца — всего на несколько секунд, после которых черствый хлеб опять будет черствым хлебом. Но секунды эти бесценны.

Если мы не заняты выдумыванием роскошных трапез, то вспоминаем старые добрые времена — дома в Японии или в Бейруте, когда праздновали окончание битвы в аэропорту Лидды, где мы тогда положили двадцать шесть врагов и потеряли всего двоих наших. Одного застрелили сионисты, а другой, Окудайра, взорвал себя ручной гранатой. Потеря наших товарищей страшно нас огорчила. Но в мае 1972-го мы были королями Ближнего Востока. К нам подходили на улицах люди, чтобы поцеловать, и дарили подарки. Женщины смотрели на нас как на героев и называли в честь нас своих детей. Сегодня Окудайра — весьма распространенное имя в палестинских лагерях.

Вспоминая старые добрые времена, мы поем песни наших студенческих лет. У Мариоки чудесный баритон и просто талант к исполнению японских баллад: «Нагасаки блюз», «Слезы Синдзюку», «Прощание матери», «Слезы и саке»… Как затянет что-нибудь из этого списка, мы все просто рыдаем. Другая наша любимая — «Песня японской Красной армии»: Сплотившись для победы, мы снова в бой идем…

Ну, а лично я обожаю битловскую «Let It Ве». Нисияма все издевается над моим неправильным произношением. Кому какое дело? Я же японец!

— When I find myself in times of trouble, Mother Mary comes to me, Speaking words of wisdom, Let it be, Let it be…[68]