Ёсико

Пьеса, которую мы записывали на пленку — «История Ри Коран: версия Асакусы», — была у Окуни одной из лучших, да и определенно самой успешной. В присущей ему манере Окуни брал куски из жизни легендарной кинозвезды военного времени, Ри Коран, смешивал их со своими детскими воспоминаниями об Асакусе, приправляя все это кусками из старых кинофильмов, героями комиксов наших дней и японскими мифами. В двух словах (как будто сказочные рассказы Окуни можно передать в двух словах) пьеса рассказывала о том, как Ри потеряла память, когда вернулась в Японию после войны. Блуждая по Асакусе в поисках своего прежнего «я», она встречается со странными людьми: с актером Кадзуо Хасэгавой (его играл Окуни), который появляется как один из персонажей популярного детективного рассказа; с капитаном Амакасу (Сина Тора), знаменитым шпионом, выступающим в образе звезды рокабилли; известная в Асакусе стриптизерша превращается — в кого бы вы думали? — в Ёсико Кавасиму, маньчжурскую принцессу, работавшую на нашу военную полицию, роль которой исполнял конечно же Нагасаки. В начале второго акта разворачивалась потрясающая сцена, когда Амакасу появляется в образе кукловода, держа на веревочках других персонажей. Но в конце акта куклы, медленно оживая, освобождаются от контроля хозяина. И становится ясно, что все это время Амакасу был призраком.

Мы отсняли всю пьесу, но в самом фильме была использована лишь одна, финальная сцена, когда Ри обнаруживает, что она и Кавасима на самом деле — одно и то же лицо. И когда призрак Кавасимы, благодаря искусной игре светом на сцене, исчезает на заднем плане, Ри остается одна среди декораций Асакусы — и начинает снимать с себя одежду, слой за слоем, будто очищает с луковицы кожуру, но никак не может раскрыть свое обнаженное естество… Шоу заканчивается, публика, неистовствуя, выкрикивает имя Ёсико и швыряет на сцену подарки.

После каждого представления устраивалась пьянка с актерами и друзьями. Говорили в основном Бан-тян и Окуни, пока остальные актеры наливали себе из больших бутылок охлажденное саке. Бан-тян говорил о политике. Окуни с ним спорил. «Моя революция здесь, — говорил он, — внутри этого шатра. Именно здесь я и создаю ситуации». Бан-тян настаивал, что ситуаций нужно больше. Что он не хочет замыкать все действие внутри шатра или ограничивать его киноэкраном. «Мы должны создавать новые ситуации, — сказал он, — на улицах, в парках, на пляжах, превратить весь мир в одну большую сцену!»

Был там и один американец, высокий темноволосый парень, Вановен-сан. Несмотря на то что он янки, с ним все было в порядке. Подобно всем иностранцам, по-японски он выражался, как женщина. Я встречал его раньше на кинопремьерах и тому подобных мероприятиях. Вановен-сан был чокнутым иностранцем, которому все в Японии нравилось, и о нашей стране он знал больше, чем мы сами. Еще он был педиком. Но меня это не волновало. Похоже, я был не в его вкусе. Однажды в нем на мгновение проснулся интерес ко мне, но когда я попытался поговорить с ним о Сартре, его глаза потускнели. И с того момента он больше не проявлял ко мне интереса.

Возникла тема Ри Коран — настоящей, а также той, которую выдумал Окуни. Нагасаки изобразил забавную пантомиму из театра марионеток, подражая судорожным движениям кукол и сопровождая их женским фальцетом.

— Хорошо, — сказал Бан-тян, опорожнивший к тому времени полбутылки виски. — Очень хорошо, но кто тогда настоящий кукловод? Совершенно очевидно, что это был Амакасу со своей фашистской бандой.

Окуни, задумчиво затягиваясь сигаретой, предположил, что как раз наоборот: власть Амакасу была всего лишь оптическим обманом. Это Ри дергала за веревочки всех окружавших ее мужчин.

— Она была художником, — сказал он. — Ее властью было воображение. Искусство — это предельная власть.

Бан-тян покачал головой:

— Это иллюзия, мой друг. Ты забываешь о политике. Ри Коран, Хасэгава — все они были пешками в большой игре, главных правил которой не понимали. Истинным источником фашистской власти была императорская система. — Он помолчал, затем внезапно повернулся ко мне: — Мисава, а ты что думаешь?

Этого я боялся больше всего. И уже плохо понимал, к чему меня принуждают: произнести речь или сорвать с себя одежду и станцевать при всех нагишом? Но Бан-тян не позволял мне сорваться с крючка:

— Я хочу знать, что думает Мисава. Давайте послушаем его соображения.

Чтобы подбодрить меня, он плеснул в мой стакан немного саке. Мой лоб покрылся испариной. Заикаясь, я выдавил, что, скорее всего, обвинять здесь некого. Скорее всего, здесь и правда вина той самой императорской системы.

— Кх-м-м-м… — протянул Бан-тян, — интересно. — И отвернулся.

В этот момент к дискуссии присоединился Вановен. И прочитал нам короткую лекцию о политике.