Ёсико

Но мир цивилизованный слаб; сколько преград нужно еще преодолеть, прежде чем этот Ренессанс наступит? Крыть современные здания китайскими, японскими или монгольскими крышами — этого еще не достаточно. К примеру, серьезным препятствием на пути к азиатскому единству оставался языковой барьер. Сам я по-китайски говорил, но японские режиссеры, операторы, художники, сценаристы из Маньчжурской киноассоциации — нет. А поскольку все актеры и актрисы были местными и, к сожалению, еще плохо понимали по-японски, проблема встала очень серьезная. Какие-то действия — вроде занятий ритмической гимнастикой, которые по утрам проводил сам Амакасу как руководитель студии, — знаний языка не требовали. Но Амакасу хотел, чтобы японские специалисты обучали местных актеров искусству игры в художественном кино. И эта задача казалась невыполнимой. Эндо Сабуро, один из самых бывалых экспертов, когда-либо работавших на киностудиях Синьцзина, был в Японии известным актером. Он учился на актера театра кабуки, затем перешел на роли молодых людей в театре западного образца, где и произвел в начале 1910-х сенсацию, дерзко и современно сыграв роль Гамлета, разъезжающего по сцене на велосипеде. Самой известной его ролью в кино была роль генерала Улисса Гранта,[13] играя которую он так вжился в образ, что некоторые зрители сочли его наполовину иностранцем. Устав играть гайдзинов[14] в париках и с длинными накладными носами, Эндо позволил себя уговорить — и отправился в Маньчжоу-го развивать новый, истинно азиатский стиль актерской игры.

Проблема заключалась в том, что никто в Маньчжоу-го не представлял, в чем именно заключается новый стиль. Кроме разве что самого Эндо. Но как он мог донести это до маньчжурских актеров, которые не понимали по-японски? Наши переводчики для этой работы совсем не подходили. Однажды я появился на студии, как раз когда Эндо собрал всех исполнителей нового фильма на урок актерского мастерства. В качестве учебного материала он использовал сценарии современных японских кинофильмов. Поскольку аудитория японского языка не понимала, все эмоции ему приходилось изображать самостоятельно, задействуя опыт, полученный во время учебы в театре кабуки: гнев, горе, любовь и тому подобное, — а переводчик старался изо всех сил, объясняя все это. Эндо играл как за мужчин, так и за женщин — и производил потрясающий эффект. Увы, переводчик, как ни старался, за ним не поспевал, и слова перевода иногда совсем не соответствовали актерской мимике. Свирепые слова ярости в переводе звучали в тот самый момент, когда учитель хлопал ресницами в манере сраженной любовью девицы, отчего маньчжуры хихикали, да и я, по правде сказать, тоже. Только мне нужно было крепиться и контролировать себя, дабы не позволить столь прославленной персоне потерять лицо. Наше грубое восприятие актерской игры Эндо приводило его в ярость, причем самую натуральную, но самым печальным образом принималось аудиторией как продолжение шоу; и как раз в это время переводчик, справившись с предыдущей сценой, начинал произносить нежные слова любви…

Вот почему в результате мелких интриг, сплетенных вашим покорным слугой, однажды холодным осенним вечером на Северном железнодорожном вокзале Синьцзина милую крошку Ёсико встретили сам Амакасу, окруженный толпой охранников, а также военный духовой оркестр Квантунской армии, исполнявший мелодии, которые прославили ее на радио, — и желто-красно-сине-бело-черный маньчжурский флаг гордо реял на мягком вечернем ветру. Амакасу произнес импровизированную речь, заявив, что азиаты еще раз доказали свой характер — в области как военного, так и экономического превосходства. И теперь настало время, продолжил он, «заявить об азиатском артистическом превосходстве». И хотя подбор слов мне показался не очень удачным, с самим посылом я согласился на все сто.

С нашей точки зрения, Ёсико подходила для задачи идеально: местная уроженка, которая будет обращаться к местным жителям, оставаясь все же одной из нас. К тому же она уже зарекомендовала себя на радио. В договоре, тщательно составленном Амакасу, указывалось, что Ёсико будет получать заработную плату в размере двухсот пятидесяти иен, что было раза в четыре больше, чем у ее маньчжурских коллег, но ведь ей и предписывалось стать величайшей звездой современной Азии. В синьцзинском «Ямато Хоутел» уже готов номер люкс — на том же втором этаже, где находился 202-й номер самого Амакасу. Каждое утро шофер будет отвозить ее на студию, хотя от ее жилища до нее всего десять минут ходьбы. Уже нанята японская компаньонка, которая будет решать все ее бытовые проблемы. Но все это зависит от единственного условия, которое никогда, ни при каких обстоятельствах, не должно быть нарушено: то, что по крови она — японка, становится государственной тайной. С момента подписания документа Ёсико Ямагути становится Ри Коран — или Ли Сянлань, Благоуханная Орхидея Маньчжурии.