Ипатия

Судьба снова забросила Филимона к его старым друзьям – готам. Он искал два существеннейших условия своего благополучия: свободу и родного по крови человека. Свободу он нашел немедленно в том большом зале, где пировали и веселились готы. Остановившись в углу, у входа в зал, юноша совсем забыл недавний гнев и страх. Он думал только о своей сестре.

Может быть, она находится здесь, в этом самом доме?

Лелея эту мечту, Филимон соображал, которая из присутствующих девушек могла оказаться этим дорогим для него существом! Не Пелагия ли – самая прекрасная и самая грешная изо всех?

Ужасная мысль! Юноша вспыхнул от такого предположения, хотя, в сущности, оно было для него и приятным. Филимон припомнил, что на палубе судна, когда он плыл вместе с готами, одна из девушек обратила внимание на его внешнее сходство с Пелагией. Наверное, так оно и есть. Но надо ждать, стараясь любыми путями отыскать правду.

Мысли юноши внезапно были отвлечены в другую сторону.

– Идите сюда, идите! Посмотрите! На улице происходит схватка! – крикнула одна из девушек, стоя на лестнице.

Уличный шум все возрастал. Через несколько мгновений Вульф торопливо спустился по лестнице и прошел через зал во двор гарема, к амалийцу.

– Амальрих, нам представляется удобный случай, Негодяи-греки собираются убить наместника под самыми нашими окнами.

– А зачем нам вступаться?

– А зачем допускать его убийство, если можем его спасти и заручиться его расположением? Наши воины жаждут боя, а, ты знаешь, собакам иногда следует лизнуть крови, а то они совсем отучатся бегать за зверем.

– Хорошо! На это нам понадобится немного времени!

– Да, герои должны доказать на деле, что они умеют прощать врагов, когда те в нужде.

Это правда! И это вполне подобает амалийцу! И богатырь вскочил, призывая своих соратников.

– Прощай, моя радость! Что это, Вульф! – крикнул он старику, выбежав на двор. – Кажется, это опять наш монах! Клянусь Одином, я тебе рад, мой прекрасный юноша! Следуй за нами и сражайся в наших рядах!

– Он принадлежит мне! – ответил Вульф, положив руку на плечо Филимону. – Он должен отведать крови!

Все трое устремились к выходу. Охваченный возбуждением, Филимон был готов на все.

– Захватите плети, – мечи нам не нужны! Эти негодяи недостойны благородного оружия, – кричал амалиец, размахивая тяжелым ременным кнутом, длиною футов в десять. Он растворил ворота и в то же мгновение отступил перед густой толпой, которая хотела ворваться, но сейчас же попятилась, как только гот-великан начал прокладывать себе дорогу, продвигаясь вперед вместе со своими грозными товарищами и каждым ударом бича сшибая с ног по нескольку человек.

Они подоспели как раз вовремя. Четверка кровных белых рысаков в испуге жалась и путалась в упряжке, а сам Орест едва держался на ногах. Кровь заливала ему лицо. Десятка два свирепых монахов с кулаками наступали на него.

– Пощадите! – кричал несчастный префект. – Я христианин! Клянусь, я христианин! Меня крестил епископ Аттик в Константинополе.

– Долой мясника! Долой языческого тирана, который не хочет примириться с патриархом! Тащите его с колесницы, – кричали монахи.

– Трусливый пес, – произнес амалиец, внезапно останавливаясь, – не стоит выручать его!

Но Вульф ринулся вперед, раздавая удары направо и налево. Монахи подались назад, а Филимон, желая предупредить событие, столь позорное для еще дорогой ему религии, вскочил в колесницу и подхватил на руки истерзанного Ореста.

– Теперь ты в безопасности. Успокойся! – шептал он ему, между тем как монахи вновь бросились к своей жертве.

Несколько камней полетело в голову Филимона, но это только подкрепило его решительность спасти Ореста. Через одну-две секунды свист кнута и крики отступивших монахов возвестили о благополучном исходе побоища. Филимон отнес префекта в передний зал дома Пелагии, и Орест очутился среди встревоженных и щебечущих девушек. Руки самых прекрасных женщин Александрии подхватили наместника и унесли его во внутренние покои.

– Меня, как второго Гиласа[108], похитили нимфы, – с улыбкой сказал префект, скрываясь в гареме, откуда, впрочем, он скоро вернулся с забинтованной головой. Префект рассыпался в любезностях.

– Несколько мгновений тому назад тебе бы не пришло в голову говорить такие любезности, – заметил амалиец, посматривая на него, словно медведь на обезьяну.

– Не зарься на красоту, которая тебе не принадлежит, – грубо вымолвил кто-то позади префекта.

Это был Смид, вызвавший единодушный хохот своим замечанием.

– Мои спасители, мои братья, – продолжал Орест со своей обычной любезностью и не обращая внимания на общий смех. – Чем я могу расплатиться с вами?

– Позволь три дня пограбить этот квартал! – воскликнул один из готов.

– Истинная храбрость всегда пренебрегает опасностями. Вы забываете о своей малочисленности, – ответил префект.

– Берегись, наместник, – возразил амалиец. – Если ты воображаешь, что мы, сорок готов, в течение трех дней не перережем горло всем жителям Александрии, с тобою вместе, и не справимся с твоими солдатами, то…