iPhuck 10

– Это да, – повторила Мара.

Она, похоже, уже не радовалась, что завела этот разговор.

– Просрали страну, – не унимался я. – Сколько крови когда-то пролили, чтобы передать этих кровососов немчуре на баланс… А теперь они снова у нас на шее. И опять всей шоблой! Все, что отцы нам завещали – все проебали! Все!

Мара даже побледнела.

– Давай помолчим, – попросила она.

– Тогда убер говорить начнет, – сказал я.

– Пусть.

На экране опять появился зал Суверенного Единства – уже полный народа, во время исполнения гимна: делегаты пели «Оду Разуму» на шести языках, прижав ладони к груди, чтобы их горячие сердца ненароком не выпрыгнули наружу. Государя в зале пока не было, а вот далианские чубы Великого Гетмана – две наведенные в потолок пики, хирургически тонкие и навощенные до блеска – бросались в глаза сразу. Удивительная все-таки мода.

На экран опять выпрыгнул Московский Соловей – махнул золотым крылом, подмигнул зеленым смарагдовым глазом, и новости кончились.

Я покосился на Мару. Интересно, что поставят теперь?

Заиграла музыка. По экрану поплыли разноцветные иероглифы-буквы-руны, и я понял, что нас ждет очередная встреча с Мельпоменой, Каллиопой и другими южными девочками.

– Сегодня в рубрике «Шедевры мировой литературы» мы продолжаем знакомство с одной из самых граундбрейкерных и семинальных книг, созданных в нашем веке. Не часто происходит так, что пламенная исповедь одного-единственного человеческого сердца ведет к появлению новых статей в административно-криминальном уложении. «Засудить гадину» Артемия Сталлион-Стальского – как раз тот случай. Глава четыре, друзья мои.

Гендерно-нейтральный голос сполз на пол-октавы вниз, наполнился тревогой и горечью – и застрочил:

«Она опять пришла в офис в мини-юбке. Еще выше, чем на прошлой неделе – так, что несколько сантиметров не тронутой загаром розовой кожи как бы демонстрировали ее интимную обнаженность, хотя формально все оставалось в рамках дозволенного. Я пытался не обращать на нее внимания, но вскоре стало ясно, что из всех присутствующих она выбрала для своих харасментов именно меня.

Каждый раз, проходя мимо моего стола, она останавливалась подтянуть чулки. При этом она нагибалась так, что ее практически обнаженные выпяченные ягодицы с тонкой полоской утонувших в плоти стрингов касались лежащих на краю стола бумаг. Минуту она возилась с левым чулком, еще минуту с правым, а потом поднимала голову и улыбалась хирургически утолщенными губами, ложно сообщающими моему подсознанию о максимальной фертильности.

Я понимал, конечно, что эта изощренная атака направлена не на мою социально ответственную личность. Она целила в древнейшие слои мозга, в те формировавшиеся миллионами лет зоны, для которых подобное поведение означало только одно – приглашение к немедленному спариванию.

О, как остро ощущал я трагическую двойственность мужской природы! На одной стороне был я, сознательный член общества – а на другой, простите за плохой каламбур, был член бессознательный. Уже дымил мозг, уже пылал биологический бикфордов шнур, к которому это злобное существо подносило бестрепетной рукой факел… Сжав зубы, я опустил глаза в стол – и тут до моего обоняния донесся слабый цветочный запах, смешанный с какой-то кружащей голову субстанцией…

Феромоны. Летучие вещества, элементы внешней женской секреции, уверяющие мозг самца, что наступил идеальный момент для передачи генома. Они действуют прямо на рептильные мозговые структуры с одной целью – вызвать волну неконтролируемого желания: природа как бы вырывает у сапиенса рычаги и передает их древнему инстинкту, чтобы тот, наплевав на человеческие условности, срочно позаботился о продолжении рода…

Я не знал в то время, что феромоны добавляют в духи совершенно легально. Их концентрация в воздухе над моим столом была чудовищной, никогда не встречающейся в живой природе. Видеокамера на стене наблюдала корректного офисного клерка, перекладывающего бумаги с места на место, но животная половина моего мозга была уверена, что я потрясаю своим метафорическим копьем у ночного костра, а вокруг бесстыдно пляшет сотня готовых к спариванию самок, опрыскивающих меня выделениями своих анальных желез.

Зажав нос рукой, я стал дышать ртом – но было поздно. Мои зубы скрипнули, и острая боль пронзила тело. Я издал сдавленный стон.

Все это время моя простата получала от мозга команды приготовиться к продолжению рода – и выполнила наконец свою биологическую функцию. Но где было крохотному кусочку мужской плоти, наивно рапортующему о том, что задание природы выполнено, понять изворотливое коварство, увлекшее его в западню? Как описать это заключенное в тесную тюрьму пламя, эту зубную боль живота, эту воткнутую в самое беззащитное место мужского существа раскаленную пику…

Неужели все сойдет ей с рук?