Нет, сказал я себе. Она хочет толкнуть меня на безрассудство, а потом завести в суде эту хитрую песню о том, что женщина-де может одеваться и пахнуть как хочет… У себя дома – да! Но не в общественном месте! Ей не удастся спровоцировать меня на безумство – но завтра же я найду адвоката и попробую узнать, действительно ли справедливость в нашем обществе…»
Голос чтеца, плавно затихавший последние несколько секунд, стал неразличим.
– Скоро выходить, – сказала Мара.
– Ага, – отозвался я. – Интересные тебе ролики ставят.
Мара ухмыльнулась.
– На меня два раза подавали за энтайсмент. Суд оправдал, но в файле осталось.
– Ничего не должно остаться, – сказал я строго, – если суд оправдал.
– Ну не совсем оправдал – во второй раз назначили административный штраф без судимости. Помогло, что у меня два андрогина было. Я не из группы риска, поэтому сомнения трактуются в мою пользу. А сейчас у меня к тому же десятый айфак, так что тебе, оранжевый, по юридической линии вообще ничего не светит.
Она вдруг сбросила с плеча кожаную лямку – и показала мне не слишком большую, но красиво вылепленную грудь с темно-коричневым соском. Насчет «красиво вылепленную» – это не фигура речи. Я провел на анатомических и художественных сайтах полторы секунды, чтобы установить это окончательно, да и по порнобиблиотекам пробежался.
Вполне.
– Хороша, хороша, – проворчал я. – А насчет суда – это как дело повернуть… Ты того, – я издал звук сглатываемой слюны, – сиську-то спрячь, а то здесь семь камер. Мало ли кто на тебя сейчас смотрит, кроме дяди Порфирия.
– Плевала я на это, – сказала Мара, но лямку все же подняла. – Мы выходим. Иди за мной.
– Что мне надо делать?
– Как обычно… Если можешь – скопируй. Главное, тебе надо выяснить, сколько объект весит. Я имею в виду физически. Посмотри у них в базе, где исходный файл. Понял?
Музей военного искусства располагался в величественном здании-пентаграмме на Суворовской площади. Когда-то очень давно там был театр. Сначала Советской Армии, потом Российской Армии, а затем – в смутные годы позднего гипса – авангардный Театр Военных Действий, прославившийся скандальной постановкой «Ганнибала», где впервые показали секс со слоном. Но, увы, зрителей все равно было уже не выманить из их уютных электронных нор…
Теперь об этих временах напоминали только две тумбы с залакированными древними афишами. На прохожих, словно глаза дракона, глядели грозные заклинания: «Бронепоезд 14–69», «Горячий снег» и что-то еще.
Мара вошла в музей.
Камеры в его залах были расположены под потолком и имели плохое разрешение – но я не переживал, потому что военное искусство по-любому не годилось в роман. Панорамы, диорамы, попираемые знамена, все вот это. Многократно продублировано в сети.
Мара прошла несколько экспозиций, свернула в узкий боковой проход между залами – и стала подниматься по лестнице вверх.
Я увидел красную стрелку с надписью:
На лестничных пролетах камер не было, и я надолго потерял Мару из виду.
Когда я вновь обнаружил ее, она стояла в центре маленького круглого зала на последнем этаже и беседовала со смотрительницей – старушкой, похожей на пожилую мангу, покрытую голубой пудрой.
– Нет, – говорила смотрительница, – я вовсе не утверждаю, что в ракетных войсках был такой культ. Информации у нас нет.
– Но ведь звучит завораживающе. Только вслушайтесь – «Установка-70», «Кристаллический пик»… Что это? Какой-то ракетный бункер? Или тайное общество?
Я заметил в руке Мары палочку-диктофон с оранжевой опушкой – такие специально держат в руке, напоминая собеседнику, что он говорит под запись.
– Знаете, – ответила манга, – есть подозрение, что это просто… э-э-э… культурные коды среднего гипса. Мы даже не уверены на сто процентов, что там была ракетная база. Искусствоведческие фантазии. Известно только, что это роспись подземного бункера. Предположительно военного назначения. Там тоже были свои, э-э-э, гуманитарные пространства, красные уголки – места для политинформаций и так далее.
– Почему подвигов именно двенадцать? – спросила Мара.
– Ну, это явная отсылка к практикам Геракла. Попытка, так сказать, вернуть миру его молодость, первозданную близость к божественным энергиям творения, как бы… э-э-э…
Манга замялась.
– Понимаю, – пришла на помощь Мара. – Как бы вынести настоящее за скобки, чтобы спроецировать суть явления на архетипический план.
– Да-да, именно, – согласилась манга с облегчением.
– А что известно про остальные одиннадцать подвигов?
– Ничего. Остальные фрески не сохранились вообще.
– Кто их уничтожил?
– Это не было диверсией или актом вандализма. Знаете, за эти годы сменилось столько, так сказать, парадигм… Помещение перестраивали, сносили стены, делали перепланировку – вот так все и пропало. Одно время там работала баня, потом склад. Эта фреска, последняя, двенадцатая, была на капитальной стене. Стену тоже разрушили, когда закладывали какой-то фундамент – опять же, без всякого злого умысла.