Иранская мина

Первая же мысль, промелькнувшая в голове со сверхзвуковой скоростью, была о том, что это враг, причем враг вооруженный. Коган уловил это движение, поскольку интуитивно ждал его. Рука незнакомца вынырнула откуда-то из-под одежды, из-под рабочей мятой куртки. В ней может быть пистолет… Должен быть пистолет, потому что не зря он тут прятался, не зря так осторожно открыл дверь именно в тот момент, когда со второго этажа спрыгнул человек.

Толчок был таким сильным, что Смолл не удержался и полетел на тротуар, потеряв шляпу и выронив пистолет. Коган постарался отпрыгнуть в сторону, чтобы между ним и незнакомцем оказалась дверь машины. Не ахти какое препятствие для пули, но прицельно навскидку выстрелить через дверь, почти не видя противника, сложно. Борис приземлился в тот момент, когда ему самому удалось выхватить пистолет. И именно в этот момент темноту прорезали два выстрела с характерными звуками, с которыми пули пробивают металл. Коган упал на Смолла, больно ударив его локтем в поясницу, отчего американец громко вскрикнул. Борис почувствовал, как щеку обожгла пуля, пролетевшая всего в сантиметре и врезавшаяся в асфальт. Он выстрелил дважды по ногам незнакомца. Сейчас важно было не попасть, а заставить этого человека удирать сломя голову.

Коган и Смолл оказались в незавидной позиции. И этому человеку, обладай он хладнокровием, ничего не стоило просто пристрелить их обоих. Скорее всего, он предположил засаду, да и характерное задержание, произведенное на его глазах, добавило паники. Выдержки у незнакомца не хватило, и, когда в него полетели пули, он бросился по улице в противоположную сторону. И тогда, приподнявшись на асфальте и держа пистолет двумя руками, Коган с наслаждением всадил две пули ему в ноги на уровне колен.

Они сидели в комнате заместителя начальника охраны порта. Разумеется, охраны американской. Смолл, допрашивая агента, то и дело морщился и, постанывая, пытался выпрямить и потереть спину. Коган усмехался и думал, что его коллега отомщен. Ушиб спины – не очень большая потеря, а вот простреленная в двух местах нога немца – это уже малоприятно. Конечно, арестованному вкололи лошадиную дозу обезболивающего, отчего тот сидел с раскрасневшимися щеками и ошалелыми глазами. Но голова у него работала более-менее сносно, на вопросы он отвечал относительно бойко, но, правда, с обреченными интонациями. Неприятно сидеть вот так с простреленными ногами и отвечать на вопросы людей, в которых ты сам недавно стрелял и которых хотел убить. И убил бы, если бы не ловкость Когана.

До рассвета было еще далеко, а допрос все продолжался. Все устали, особенно раненый диверсант. Коган рассматривал его, думая об этом человеке, прокручивая снова и снова в голове все то, что успел узнать о нем.

Обычный эстонский парень Юрген. Точнее, эстонский немец, который всю свою сознательную жизнь прожил на богатом хуторе своего дяди недалеко от города Пайде. Рано лишившись родителей, он попал в семью своих родственников по отцовской линии. В свои двадцать пять лет он мало чего видел, кроме коров и хутора со всеми его хозяйственными постройками. За всем этим надо было ухаживать, надо было много работать. Работали все: и наемные работники, и дядя, и Юрген. От темна и до темна, в любую погоду. Потому что за скотом надо ухаживать, за хозяйством надо следить. А еще потому, что молодому человеку не должны лезть в голову всякие глупости, он должен работать.

Так бы и прошла жизнь Юргена на этом хуторе. Женили бы его на соседской девушке, дочери хозяина соседнего хутора. Но на западе зрел коричневый нацистский гнойник. Советский Союз активно пытался обезопасить свои западные границы. Прибалтийские немцы уже не первый год находились под ненавязчивым влиянием германской пропаганды, расхваливающей немецкий образ жизни, единение и превосходство немецкой нации.

Согласно заключенным в августе 1939 года советско-германским соглашениям, Латвия, Эстония и Литва попадали в сферу интересов СССР. Мемельский край в это время уже вошел в состав Германии. Надо отметить, что немецкое население Латвии и Эстонии порождало проблемы для обеих сторон: советское руководство расценивало его как «пятую колонну» после запланированного присоединения Прибалтики к СССР, а нацистская доктрина требовала воссоединения фольксдойче[2] в рамках единого германского рейха. И вот в сентябре 39-го года был подписан Договор о дружбе и границе между СССР и Германией. По доверительному протоколу к данному договору советское правительство обязалось «не препятствовать немецким гражданам и другим лицам германского происхождения, проживающим в сферах его интересов, если они будут иметь желание переселиться в Германию или в сферы германских интересов».