Иранская мина

Нельзя сказать, что Юрген сразу загорелся желанием переехать в рейх. Он не особенно задумывался о таких вещах. Жили они на хуторе мирно, вполне мирно поддавались умело направленной агитации и привыкали восхвалять все немецкое и ненавидеть все советское, а заодно и русское. Так Юрген на общей волне переселения и попал в рейх. А в последние месяцы перед репатриацией он, как и многие молодые парни, ходил на беседы, где их собирали по 20–30 человек и рассказывали об устройстве мира и о роли в этом мире разных стран, прежде всего Германии. А также о том, откуда по всему миру идет зло, с которым надо бороться каждому честному патриоту.

Беседы зародили сомнения. Переполненная волнением душа молодого человека в поезде приняла все в себя, поверила. Еще бы не поверить, когда ты переезжаешь со своего хутора – пусть и богатого, пусть с поголовьем коров аж в шестьдесят штук – в Великую Германию. И когда после прибытия в карантинной зоне к молодым людям подошел высокий человек со строгим взглядом и отменной выправкой, Юрген, как и еще несколько парней, был готов на все. На все ради своей новой родины, которая снизошла и приняла своих крестьянских детей, чтобы сделать их повелителями мира. Которые могут вернуться вскоре на свою историческую родину, но уже как настоящие арийцы, заслужившие право повелевать низкими народами во славу рейха и великого фюрера.

Но вот незадача! Стрелять в затылок выстроенным по краю земляного рва женщинам и детям на оккупированных территориях было почему-то просто и не страшно. Сжигать села в Белоруссии было не страшно и даже как-то весело. А вот здесь, в Иране, веселья оказалось мало. Жара, пыль, грязь и странное ожидание. А еще страх. Страх ходить среди этих самых русских. Страх понимать, что три такие большие державы объединились против Германии. Этот страх разъедал изнутри.

Сегодня ночью все как-то треснуло, развалилось в одночасье. Когда помощника Юргена схватили в темноте какие-то люди в гражданской одежде, он понял, что это провал; что советская, американская и британская разведки все наверняка знают и это конец, уже не выбраться и не исчезнуть. И он начал стрелять, побежал, не зная куда. Все горело в голове огнем страха, паники. Смерть! Не чужая, не гипотетическая, а его собственная вот тут, рядом! И она хочет схватить, нагнать его! Эта смерть ударила огненным хлыстом по ногам Юргена и опрокинула его лицом на асфальт.

Он сидел на стуле, накачанный обезболивающим, и все еще не верил, что жив, что смерть отпустила его, не забрала. Может, просто дала отсрочку? Он смотрел на этих людей – на русского и второго, кажется, американца – и осознавал, что именно от них зависят его жизнь и смерть. Вон тот, с еврейским лицом, стрелял в Юргена и не убил. А кто мешает ему вывести сейчас его во двор и пристрелить? Да что там во двор – прямо здесь, на этом стуле! И Юрген отвечал, говорил торопливо, сбивчиво, лишь бы вымолить жизнь, не рассердить этих людей, заслужить снисхождение. Он уже и не думал о том, что немцы – высшая раса, а все остальные – «недочеловеки». К черту это все! Жить бы только, только бы жить, и все!

Коган решил взять допрос в свои руки:

– Так, давай сначала и по порядку. Ты получил приказ запугать женщину по имени Зухра, когда к ней стал приходить советский военный водитель?

– Раньше, – замотал эстонец головой. – Ее стали обрабатывать раньше, заставляли знакомиться с шоферами, которые перегоняют американские машины. Ей давали деньги и продукты. А когда она познакомилась с тем водителем, мне приказали ее курировать. Она мне пересказывала все, о чем они говорили. А я ей потом приказал передать посылку с ее любовником в город Месири.

– Что было в посылке? – сразу же насторожился Смолл.

– Ничего, только детские вещи и письмо, – засуетился раненый. – Поверьте! Это была проверочная отправка! Мы хотели узнать, будут проверять содержимое или нет. В посылке было несколько секретов и письмо, заклеенное так, чтобы было понятно, вскрывалось оно или нет. Если посылка пройдет успешно, то через любовника Зухры можно передавать более серьезные вещи. Но я не знаю, что именно хотели передавать. Меня не посвящали.

– Кто был твоим куратором? – снова потребовал Коган.

– Я его не знаю, видел только два раза, – с готовностью ответил Юрген. – Он оставлял рекомендации и приказы в условных местах. А еще присылал ко мне людей, почти всегда разных. Они с паролем передавали приказы и принимали отчеты.

– Как он выглядит?

– Высокий, прямой как жердь. Усы прямые, темные глаза и темные волосы. Родинка у него еще большая на правом виске под волосами. Не совсем заметно, но я увидел.

– Иранец, араб?

– Нет, он европеец. Думаю, что англичанин.

Коган поперхнулся и уставился на пленного. Смолл смотрел спокойно, продолжая задавать вопросы о внешности куратора, способах связи и паролях.

Наконец все показания были записаны, и эстонца увели в камеру. Смолл подошел к шкафу и достал оттуда бутылку виски, полбуханки хлеба, банку тушенки и два апельсина.