Визирь тут же подошел к сундуку и поднял крышку того сундука и, заглянув внутрь, застыл в великом изумлении: все золото, серебро и драгоценности у него на глазах превратились в змей, скорпионов и прочих гадов. Визирь бросился в ноги шаху и молвил:
— О великий падишах, щедрые дары прельстительной малики превратились в чудовища, кои свирепо на нас зашипели. Каково будет твое высочайшее повеление?
— Оставьте все это на прежнем месте! — отвечал падишах и, обратясь к малике Хуснбану, добавил:
— О благородная малика, не печалься. Все, что ныне произошло, указует на безмерную милость к тебе Аллаха. Клад сей не простой, а чудесный. Одна лишь ты можешь владеть им. Мы же на него не заримся, ты вольна поступать с ним по своему разумению.
— О падишах, — взмолилась, преклонив колена, малика. — Если будет на то твое соизволение, я раздам все это богатство нищим и бедным скитальцам.
— Да будет по-твоему! — отвечал Курданшах.
Семь дней и семь ночей провел падишах со своей свитой во дворце малики Хуснбану, предаваясь пирам и веселью, а потом, весьма довольный оказанными ему почестями, покинул гостеприимный Хуснабад. По прошествии нескольких дней он прибыл в свой город. С того времени малика четыре раза в месяц являлась к Курданшаху на поклон, и тот принимал ее с превеликой любезностью и почтением. В городе Хуснабаде, как нам уже известно, малика построила большой и красивый караван-сарай, служивший пристанищем для приезжих и скитальцев. И всех она кормила и потчевала, а в честь прославленных гостей задавала пиры, нищих же щедро оделяла золотом и серебром. Молва о гостеприимстве малики и ее беспредельной щедрости достигла самых отдаленных уголков света. Мало-помалу всему миру стало известно, что в государстве Хорасан, неподалеку от шахской столицы, мудрая и прекрасноликая дочь купца Барзаха малика Хуснбану воздвигла великолепный город Хуснабад, что стала она названой дочерью шаха Хорасана — Курданшаха, замуж идти не собирается, а посвятила свою жизнь добрым деяниям, и всякий, изведавший на себе ее благодеяние, никогда больше не испытывает нужды, столь велики ее щедрость и гостеприимство. Куда бы ни доходила весть о чудесном граде Хуснабаде, она вызывала у людей неистребимое стремление воочию увидеть малику.
Рассказывают, будто во времена падишаха Курданщаха правил городом Хорезмом падишах Мунаввар и был у него двадцатидвухлетний сын неописуемой красоты по имени Мунир.
Шахзаде Мунир, прослышав о прельстительности и благородстве малики Хуснбану, воспылал к ней великой любовью и, желая лицезреть ее красоту, призвал к себе придворного живописца, искусного мастера, коему не было равных в Хорезме, и сказал:
— Послушай, друг. В государстве Хорасан, неподалеку от шахской столицы, есть город, именуемый Хуснабадом, и живет в том городе девушка, прекрасная ликом и благородная душой. Сказывают, будто является она приемной дочерью падишаха Курданшаха. Город же Хуснабад воздвигала сама. Не согласишься ли ты отправиться туда и написать портрет сей красавицы?
— Слушаюсь и повинуюсь.
В скором времени, получив от шахзаде Мунира деньги на дорогу, живописец отправился в Хорасан.
Три месяца провел живописец в пути и наконец, достигнув города Хуснабада, поселился в прославленном караван-сарае. Прислуга немедля принесла ему различные яства и усладительные напитки.
Так, ублажаемый слугами малики, провел он несколько дней в отдохновении, а потом собрался с духом и отправился во дворец. Представ пред ясные очи малики Хуснбану, живописец, склонясь в почтительном поклоне, молвил:
— О чарующая мир малика! Позволь мне посвятить оставшуюся жизнь служению тебе.
— В каком деле ты искусен? — спросила малика.
— Я — живописец, — ответил тот, — даже луну, сокрытую тучами, я способен изобразить правдиво.
— Ну что ж. Коли мастерство твое столь велико, оставайся у нас. Мы станем тебя почитать и выполнять все твои желания.
По прошествии нескольких дней малике захотелось, чтобы живописец написал ее портрет. Однако она не решалась открывать ему свое лицо и долго пребывала в неведении, как ей поступить. В один благоприятный момент позвала малика живописца и, спрятавшись за занавесом, молвила:
— Ты хвалился, что можешь написать луну, сокрытую тучами. А сумеешь ли ты изобразить меня; не видя моего лица?
И живописец ответил так:
— Сумею, госпожа моя! Если ты соизволишь подняться на крышу и глядеться оттуда в таз с водой, стоящий на земле, то я выполню твою просьбу.