Ирена Юргелевич. Чужой

Слабый немолодой женский голос пространно жаловался на боли в боку, в печени, в пояснице... Второй голос рас­спрашивал и советовал. Неужели это отец? Это был совсем не тот нервный и сухой голос, который Уля так хорошо изучила во время неприятных ежедневных разговоров. Он звучал сво­бодно, как будто только сейчас, с больным, доктор становился самим собой. А главное — это был ласковый, дружелюбный голос, голос доброго человека... Значит, ее отец добрый? Нет, нет, это не так! Уля точно знает, что он не добрый. Это просто профессиональная вежливость. Отец обязан быть лю­безным, вот и все. Загадочная двойственность человеческой натуры, которая недавно так обескуражила Улю, здесь объ­яснялась очень легко.

— Спасибо, доктор, спасибо вам! — говорил старческий голос. — Вам, как матери родной, все сказать можно...

Что она говорит, эта старуха?.. «Как матери родной»? До чего люди глупы! Уля сострадательно усмехнулась.

— До свиданья, доктор.

Скрипнула дверь из кабинета в приемную, голос женщины затих. Вдруг Уля вздрогнула.

— Садись, сынок, посмотрим твою несчастную ногу, — го­ворил отец. — Давно это случилось?

— Три дня назад, — ответил хрипловатый голос Зенека. — На стекло напоролся.

— Гм...

Этот звук выражал озабоченность; по-видимому, рана вы­глядела неважно. Уля услышала металлическое звяканье ин­струментов и чирканье спички. «Зажигает спиртовку, — уга­дала девочка, — кладет шприц в стерилизатор, сейчас будет кипятить».

— Придется немного подождать, а пока я тебя осмотрю. Зенек недовольно пробормотал что-то, потом сказал резко:

— Ничего у меня не болит, только нога.

— Посмотрим, посмотрим. — Голос доктора мягко убеждал, в нем не было ни обиды, ни раздражения. — Сейчас по­смотрим.

Наступила тишина, прерываемая короткими указаниями: «Дыши... не дыши... Так, еще раз... Ложись... Садись...»

— Основательно ты простудился... Кости у тебя не болят?

— Болят. Но это ерунда.

— Миндалины тоже не в порядке. Следует о них поду­мать. Не сейчас, разумеется.

Снова звякнули инструменты: видимо, отец вынимает их из кипятка и раскладывает на стеклянной плитке.

— Будете резать? — Голос Зенека звучит сдавленно, глухо.

«Боится», — думает Уля и, хотя никто ее не может услы­шать, тихо повторяет: «Не бойся, Зенек, не бойся, не бойся».

— Да, — говорит отец, — необходимо вскрыть.

— Будет больно?

— Будет. Но недолго. А потом сразу станет легче. Возь­мись за ручки кресла и сжимай их как можно крепче. Так.

На ногу не смотри, это мое дело. Ты же взрослый человек, верно?

Ответа не последовало.

«Не бойся, не бойся, не бойся», — повторяет Уля. Потом забывает обо всем и только ждет, когда же Зенек закричит. Он не кричит.

— Вот и все, сынок, — говорит отец.— Самое страшное позади. Что, вспотел? Еще бы, это не шутки, можешь собой гордиться... Теперь перевяжем... А сейчас пересядь-ка сюда, ко мне, только осторожно... Я выпишу тебе рецепт. Через минуту отец объясняет:

— Это микстура, а это порошки, то и другое по три раза в день. И еще одно, самое главное: скажи матери, что ты дол­жен три дня лежать в постели.

Молчание.

— Ты слышишь, что я говорю?

— Слышу. Скажу.

Уля удивилась. Ей не приходило в голову, что мать Зенека может быть где-нибудь поблизости: он же сам сказал, что приехал издалека. . ." А может, к ней-то он сейчас и идет?

Тем временем разговор в кабинете продолжается:

— Ты пришел ко мне один или с кем-нибудь из родных?

— Один.

— В таком случае Уля сбегает к твоим родителям. Тебя надо отвезти.

— Зачем? — быстро говорит Зенек. — Не надо.

-— Я, мой дорогой, лучше знаю. Со свежей повязкой хо­дить нельзя.

Молчание, потом резкий голос Зенека:

— Я живу не в Ольшинах.

— А где?

— Я еду автостопом. . . Сюда я вообще попал случайно.

— Но ты же здесь где-нибудь остановился.. . у родствен­ников, у приятеля.. .

— . . .У приятеля.

— Может, у Мариана, который дружит с моей Улей? — Нет! — сказал, как будто огрызнулся, Зенек.

— Послушай, мальчик, — голос отца звучит озабоченно,— мне кажется, у тебя что-то не в порядке. Ты что-то от меня скрываешь. Я хотел бы тебе помочь, но для этого мне нужно знать правду. Я врач, и все, что ты мне скажешь, останется между нами.

Как только в кабинете начался этот разговор, Уля поду­мала, что ей не следует его слушать. А теперь, при последних словах отца, надо было немедленно вскочить и уйти. Но она не в силах была это сделать и, замерев, ожидала ответа Зенека.

— Ничего я не скрываю, — враждебно сказал Зенек. — Просто путешествую, и всё.

Опять тихо.. . Сейчас отец рассердится!

— Придется тебе прервать свое путешествие, — спокойно сказал доктор. — Я отвезу тебя в больницу в Лентов. Нена­долго, не бойся, дня на три-четыре, пока подживет нога. Сту­пай пока в приемную, подожди, я закончу прием и отвезу тебя.

Ответа не было. Скрипнула дверь, и в кабинете врача раз­дался голос нового пациента.

Уля присела на ступеньках террасы. Что теперь будет?