Ирландские чудные сказания

— Друзья и победители, — молвил Конн, — Аллен, сын Мидны, восстанет нынче из Слив-Фуа с потусторонним ужасным огнем против нашего города. Есть ли средь вас тот, кто любит Тару и короля, кто возьмется защищать нас от этого созданья?

Говорил в тишине, а когда досказал — вслушался в то же молчание, однако теперь сделалось оно глубоким, зловещим, мучительным. Всякий муж смотрел неловко на соседа и переводил взгляд на винный кубок у себя в руке или на свои пальцы. Сердца юных разгорячились на доблестный миг — и остыли в следующий: все они слышали об Аллене с севера, из сида Финнахи. Благородные попроще поглядывали из-подо лбов на вожаков познатнее, а те тайком посматривали на величайших. Арт Ог мак Морна Тяжкие Удары принялся обкусывать заусенцы, Конан Сквернослов и Гарра мак Морна раздраженно бурчали друг на друга и на соседей, даже Кэльте, сын Ронана, уставился себе в колени, а Голл Мор потягивал вино без всякого блеска в очах. Жуткое смущение царило в великом зале, Верховный король стоял в этой трепетавшей тишине, и благородное лицо его, что поначалу было добрым, сделалось хмурым, а затем и ужасно суровым. В следующий миг, к бессмертному сраму каждого присутствовавшего, королю пришлось бы принять собственный вызов и объявить себя в тот вечер заступником Тары, но срам, что был на лицах его народа, остался бы в сердце их короля. Веселый ум Голла помог бы ему забыть, но даже его сердце страдало бы от воспоминания, с каким не посмел бы он уживаться. В тот ужасающий миг встал Фюн.

— Что, — молвил он, — достанется человеку, если возьмется он держать оборону?

— Все, о чем можно по праву просить, будет по-королевски пожаловано, — таков был ответ властелина.

— Кто поручается? — спросил Фюн.

— Короли Ирландии и Красный Кит³⁵ с его чародеями.

— Я возьмусь держать оборону, — сказал Фюн. И с этим присутствовавшие короли и чародеи связали себя словом в этой сделке.

Фюн покинул зал пира, и, пока шел он, все, кто был там из благородных, воинов и слуг, прославляли его и желали ему удачи. Но в сердцах своих прощались с ним, ибо не сомневались: этот юнец шагает на смерть неминуемую, его уже можно считать мертвецом.

Наверное, Фюн ждал помощи у самого народа сидов, ибо по матери происходил из народа Дану, хотя по отцу кровь его была крепко заварена на смертном прахе. А может, он ведал, как развернутся события, ибо съел Лосося Знания. Впрочем, нет записей, что в тот раз привлек он чародейское искусство — не то что в прочих своих приключениях.

То, как Фюн обнаруживал, что произойдет, а что скрыто, всегда было одинаково — и много раз описано. Приносят ему мелкое продолговатое блюдо из чистого бледного золота. Наполняют то блюдо чистой водой. Склоняется Фюн над блюдом и смотрит в воду, а сам сует большой палец в рот, под «зуб знания» — зуб мудрости.

Знание, следует сказать, — выше волшбы, и искать его следует пуще. Вполне можно увидеть, что происходит, и при этом не знать, что впереди, ибо если видение есть вера, это не значит, что видение или верование есть знание. Многие способны видеть предмет и верить в него — но знать о нем так же мало, как человек, не способный ни на то, ни на другое. Фюн же умел видеть и знать — или уж всяко понимать заметную часть своих видений. Он разбирался в чародействе, как ни крути, ибо всегда был известен как человек Ученый, а позднее при доме его жило двое чародеев, и звали их Дирим и мак Рет³⁶, они выполняли за своего владыку черновую работу познания.

Но не от сидов, однако, пришла Фюну подмога.

Глава тринадцатая

Прошагал Фюн насквозь все укрепления, покуда не выбрался к внешней могучей стене, границе города, а когда миновал и ее — оказался на широкой равнине Тары. Кроме него, никого за стенами не было, ибо в ночь на праздник Саваня лишь безумец покинул бы прибежище дома, будь тот хоть в огне: какое б несчастье ни творилось в доме, ничто не сравнится с бедствиями вне его.

Шум пира не долетал до Фюна — возможно, впрочем, что в великом зале царила стыдливая тишина, — а огни города скрылись за многими великими укреплениями. Небо над Фюном, земля — под ним, и более ничего — вернее, лишь тьма и ветер.