Ирландские чудные сказания

Есть люди, каким собаки совсем не милы, — обычно не милы они женщинам, — но в этом рассказе есть мужчина, не любивший собак. Хуже того, он их на дух не выносил. Лишь завидит — сразу чернеет лицом и давай швырять в них камнями, пока не прогонит с глаз долой. Но Сила, что хранит все живое, наградила того человека косоглазием, и поэтому он вечно промахивался.

Звали того человека Фергусом Фюнлиа, а его оплот находился близ гавани Голуэя. Стоило какой-нибудь собаке тявкнуть, как он вскакивал с места и швырял все, чем владел, в окно — туда, откуда залаяли. Слуг, которые не любили собак, он награждал, а когда слыхал, что кто-то утопил щенков, навещал того человека и пытался жениться на его дочери.

Фюн же, сын Кула, был в этом деле полной противоположностью Фергусу Фюнлиа: он в собаках души не чаял и знал о них все от того, как прорезывается первый белый зубок, до того, как зашатается последний желтый зубище. Знал пристрастия и отторжения, уместные в собаке, в какой мере пса можно приручить, не ущемляя при этом его достойных качеств, чтоб не пресмыкался пес и не был подозрительным; знал все надежды, какими живет собака, все тревоги, какие бередят ей кровь, и все, что должно требовать от лапы, уха, носа, глаза, клыка — и за что прощать их; понимал он все это, поскольку любил собак, ибо одной лишь любовью понимаем мы что угодно.

Среди трех сотен псов, какими владел Фюн, было два, кого оделял он особой нежностью, и были они ему спутниками денно и нощно. Звали их Бран и Школан³⁸, но гадай кто угодно хоть двадцать лет, не поймет он, почему Фюн любил именно этих двух псов и почему никогда не разлучался с ними.

Мать Фюна Мирне отправилась к обширному Аллену в Лейнстер³⁹ навестить сына и привела с собой младшую сестру свою Тирен. С матерью и теткой великого вожака фениев обращались достойно: во-первых, потому что это родня Фюна, а во-вторых, потому что они красивые и благородные женщины.

Никаких слов не хватит, чтобы описать прелесть Мирне — она выше всяких похвал; лишь поглядев на Тирен же, всякий мужчина сразу сердился или печалился. Лицо ее было свежо, словно весеннее утро, голос веселее, чем зов кукушки, что поет с самой высокой ветви в чаще, а стан Тирен трепетал, как тростник, струился, словно река, и любому казалось, что лишь к нему она повлечется.

Мужчины при женах мрачнели и огорчались: никакой им надежды жениться на ней, — а холостяки из фениев смотрели друг на дружку свирепыми, налитыми кровью глазами, а затем переводили взгляды на Тирен так нежно, что ей, должно быть, казалось, будто сияют ей тихие взоры рассвета.

Любовь свою подарила она благородному ольстерцу Оллану Ахтаху, и этот вождь объявил свои права и достоинства⁴⁰ и позвал ее в жены.

Фюн к тому человеку из Ольстера не питал неприязни, но либо не знал его как следует, либо знал предостаточно, ибо выдвинул примечательное требование, прежде чем позволить женитьбу. Велел Оллану вернуть эту женщину, если выйдет случай помыслить, что она несчастна, и Оллан согласился на это. Поручителями в этой сделке стали Кэльте мак Ронан, Голл мак Морна и Лугайд⁴¹. Луэ же и отдавал невесту, но церемония была ему не в радость: он тоже влюбился в Тирен и предпочел бы оставить ее себе, не отпускать. Когда ушла она, он сложил о ней стих, и начинался он так:

Нет в небесах больше света…

Сотни печальных людей выучили этот стих наизусть.

Глава вторая

Поженились Оллан и Тирен, и отправились в Ольстер, и жили там очень счастливо. Но закон жизни — непостоянство: ничто не длится без перемен сколько-нибудь долго, счастье превратится в несчастье, а его заместит радость, какую оно потеснило. Но и с прошлым нельзя не считаться: редко оно далеко позади, как нам бы хотелось, — частенько оно перед нами, стоит на пути, и будущее спотыкается, стоит нам помыслить, будто дорога открыта, а радость присвоена.

У Оллана имелось прошлое. Он его не стыдился, просто считал, что с ним кончено, хотя на деле оно лишь начиналось, ибо то, что зовем мы грядущим, есть беспрестанное начало былого.

До того, как вступить в фианну, был он влюблен в деву из сидов, по имени Охт Дялв (Пригожая Грудь), и много лет были они полюбовниками. Как же часто навещал он свою возлюбленную в Дивных землях! С каким пылом и предвкушением стремился туда; любовный посвист, каким призывал он ее, вёдом был всякому из сидов, и судили о нем многие нежные милые девы из Дивных.

— Тебя вон высвистывают, Пригожая Грудь, — говорила ее сестра-сида, а Охт Дялв отвечала:

— Да, это мой смертный, любовь моя, трепет сердца, единственное сокровище.