Ирландское сердце

– Так называется бритва брадобрея.

Он жестами изобразил, что бреется.

– Скорее похоже на тесак для рубки капусты, – уточнил он. – В Средние века здесь была парикмахерская. Хотя ходили слухи, что хозяин не только брил, но порой и того… – Официант чикнул воображаемой бритвой себе по горлу.

– Еще поговаривают, что тела клиентов отправлялись в мясную лавку на другой стороне улицы на колбасу. Впрочем, подобные байки рассказывают о многих брадобреях, – закончил он.

– Ничего себе, – испуганно прошептала я.

Алиса даже не дрогнула, и я не знала, с чем это связано – с ее несгибаемым революционным духом или со слабым французским. Официант согласился принести нам по café-créme[126] и пирожному «Наполеон», и она начала свою лекцию. На всякий случай я поглядывала на дверь, но там никого не было.

– «Объединенных ирландцев» основал Вольф Тон, – сказала она.

Слава богу, на это я могла честно сказать:

– Я про него слышала.

– Они боролись за эмансипацию католиков, хотя сам он принадлежал к Церкви Ирландии, а остальные лидеры были северными пресвитерианцами. А также методистами, как, например, моя семья, – добавила она.

– А сами католики в этом участвовали? – спросила я.

– Конечно. Было такое секретное общество католиков-крестьян – «Защитники», – которое присоединилось ко всем остальным. Они задавались вопросом, почему бы и в Ирландии не устроить революцию. Наполеон должен был прислать войска, чтобы поддержать нас.

– Погодите, – остановила ее я. – В этой части мне кое-что известно. Я слышала рассказы своего дедушки Патрика про «год французов», про высадку в Мейо. Он еще говорил: «Слишком мало и слишком поздно».

– И был прав, – согласилась она. – Сельское население действительно поднялось на бунт, но французов было мало, а на подавление бросили тучи английских солдат. Французов отослали по домам, а ирландцы висели на каждом дереве.

Я с тяжелым вздохом кивнула, и мы дружно откусили по кусочку «Наполеона».

– Выходит, еще одна неудача, – заметила я, – как и с забастовкой в Дублине.

– Тем не менее их отвага продолжает вдохновлять народ.

И она своим мягким сопрано запела:

– Кто боится говорить про девяносто восьмой?
Кто краснеет при его упоминании?
Когда трусы насмехаются над судьбой патриота,
Кто от стыда опускает голову?
Он лакей и наполовину раб,
Тот, кто так презирает свою страну.

Я присоединилась к ней. Слова я знала, а в кружке хорового пения в школе Святого Ксавье у меня был лучший альт. Я подхватила мелодию на строчке «Но настоящий мужчина, как ты, приятель, наполнит свой стакан вместе с нами».

– Это была наша любимая песня на пикниках «Клан на Гаэль». Мне нравится последний куплет:

Воспоминания о них
Пусть будут для нас путеводным светом,
Чтобы подбадривать нас в стремлении к свободе
И учить нас объединяться.
Так в беде и в радости оставайся собой, Ирландия,
Хотя судьба твоя печальна, как и их судьба.
И все же настоящие люди останутся тебе верны,
Как те, из девяносто восьмого года.

– Сильная песня, – отметила Алиса и отпила свой кофе со сливками.

– Под нее нам бы следовало пить приличный виски вроде «Джеймисон», – заметила я.

– Или «Бушмилс», – согласилась она.

На поверку не так уж и много в ней было от Джейн Эйр.

– Что ж, наши мятежи, может, и захлебываются, но песни у нас сильные. Вроде вот этой, про Родди Маккорли, – сказала я и напела первую строку: – «И Родди Маккорли уходит, чтобы умереть сегодня на мосту в Тумбридже…»

Официант с метрдотелем внимательно наблюдали за нами из-за очень старинной деревянной стойки.

– Un autre napoléon, s’il vous plaît,[127] – крикнула я им, а потом обратилась к Алисе: – Какая жалость, что император Наполеон не доставлял такое же удовлетворение, как эти славные пирожные.

Я засмеялась. Но Алиса не увидела в этом ничего смешного.

– Я помню, когда Анна написала эту песню про Родди Маккорли, – сказала она.

– Анна? Это та женщина, которая начала издавать газеты вместе с вами?

Она кивнула.

– Люди подхватили ее мгновенно. Это было в 1898-м, когда мы с Мод и Анной совершали тур по Ирландии в честь столетия восстания 1798 года.

Официант принес наши пирожные.