Ирландское сердце

– «…Нам остается впредь
Шептать, шептать имена, как шепчет над сыном мать:
Он пропадал допоздна и усталый улегся спать.
Что это, как не ночь? Нет, это не ночь, а смерть».

Мод опустила голову. Она плакала. Я тронула ее за плечо и подумала, что Йейтс на этом закончит. Но нет, он продолжал:

– «И нельзя ничему помочь…»

Мод подняла на него глаза.

– Так смерть была бессмысленна, раз ничему нельзя помочь? Не говори так… – начала было она, но Йейтс ее перебил:

– «Англия может теперь
Посул положить под сукно…»

– Никогда, – твердо сказала Мод. – Они дают свои обещания, только чтобы сбить нас с курса и задержать.

Йейтс кивнул. Он не был полностью согласен с ней – просто читал дальше:

– «…Они умели мечтать –
А вдруг им было дано и смерти не замечать?»

Я услышала голоса, распевающие патриотические песни на пикниках Клан-на-Гаэль. «Снова единая нация, снова единая нация! Долго Ирландия была провинцией, но снова станет независимой!»

Йейтс отпустил ладони Мод и развел руки в стороны.

– «И я наношу на лист – Макдонах, Макбрайд,
Коннолли и Пирс…»

Он произнес эти имена в таком ритме, будто они сейчас шагали в ногу по берегу перед нами. Друзья Мод, ее товарищи по оружию.

Солнце как раз коснулось воды, когда Йейтс закончил:

– «…Преобразили край,
Чтущий зеленый цвет, и память о них чиста:
Уже родилась на свет Грозная красота»[175]

.

Наш зеленый родной край. Все мы, в чьих жилах текла ирландская кровь, скорбили об этих людях, но они вдохновляли нас, вселяли в сердца решимость.

В поэме говорилось, что все изменилось, изменилось полностью. «Уже родилась на свет Грозная красота».

Я застыла и сидела неподвижно, захваченная магией слов.

Но Мод встала и вскинула руки.

– «Грозная красота»! Это ужасно, Уилли, – воскликнула она. – Ужасно, просто ужасно! – Она оттолкнула Йейтса. – Как ты смеешь использовать их смерть, чтобы создавать такое? Как ты смеешь? Как ты посмел? Жертвенная смерть не превращает сердце в камень! Только через такое может человек возвыситься до Бога! Ох, Уилли…

Она побежала по берегу.

Йейтс посмотрел на меня:

– Спасибо вам.

Я не знала, что ему сказать.

– Спасибо. Это прекрасно. Она просто…

Он молча ушел.

Следующие два дня Йейтс избегал Мод, предпринимая долгие прогулки по пляжу вместе с Изольдой, тогда как Мод изливала свою злость на меня.

– Ну почему он не мог позволить Джону Макбрайду быть героем? Хотя бы ради Шона. Жертва его отца искупает все то зло, что он причинил нам. Он настоящий мученик, – не унималась она, когда мы с ней вдвоем сидели в саду. – Как он мог назвать его бездельником и крикуном? Я иногда думаю, не покупали ли британские агенты выпивку Джону специально? Чувствовал ли он вообще, что я отказываю ему в его сыне? Не совсем, конечно, на самом деле, но отцы и дети… Ну, не знаю.

– Мод, – сказала я ей. – Макбрайд преобразился. Разве не на это делается упор в поэме?

Я снова и снова повторяла про себя эти слова: «Уже родилась на свет Грозная красота». В этой фразе чувствовалось своего рода утешение. Йейтс, может быть, и безынициативный тип, но поэт он определенно великий.

На следующий день после обеда Барри настояла на том, чтобы мы пошли к роднику святого Клэра в местной деревне. По пути туда Мод сказала мне:

– Я получила письмо от одного священника-францисканца, который исповедовал Джона перед казнью. Тот пишет, что Джон встретил смерть отважно, с глубокой верой в Бога и с достоинством.

– Он был бесстрашен, как первые мученики-христиане, – подала голос Барри. – Он сказал им: «Я слишком часто смотрел в дула винтовок, чтобы пугаться этого сейчас. Стреляйте».

Именно эти слова процитировал Куинн.

– Я собираюсь использовать эту фразу в своей поэме, которую посвящу ему, – поделилась своими планами Барри.

Тут, в Нормандии, пишущая братия буквально роилась. Каждая мысль превращалась в поэтическую строчку. Интересно, что бы подумали у нас в Бриджпорте про взрослых людей, проводящих свое время подобным образом? Неужели для них восстание – просто еще один момент в ирландской истории, достойный того, чтобы быть увековеченным в стихах? Но осуждать их будет неправильно, решила я. В конце концов, ведь Пирс и все остальные тоже были поэтами.

И тут Йейтс был прав. Эти казни преобразили все. Куинн писал в своем письме, что британцам небезразлично мнение американских ирландцев. Я легко могла представить себе речи, звучавшие не только на собраниях Клан-на-Гаэль, но теперь также и среди зажиточных ирландцев в клубе Ирландского Товарищества, которые прежде могли выступать против восстания. Но сейчас мнение у всех было едино.