Ирландское сердце

– А он у вас пресвитерианский священник? – спросила я.

Она кивнула, и мне стало интересно, что Натали Барни думает о вероисповедании такого отца.

С Сильвией пришла француженка, которая сказала мне, что зовут ее Адриенна Монье[97]. Одета она была просто: широкая юбка, белая блузка, жилет. Она поведала о своем плане открыть книжный магазин, который она собиралась назвать La Maison des Amis des Livres – «Дом друзей книги». Она даже приметила подходящее место в доме 7 по улице де л’Одеон.

– Однако во Франции женщины не могут открывать бизнес на свое имя, – пояснила она. – Поэтому я найду партнера-мужчину, который относится к литературе так же, как я.

Да уж, уйти от мужчин не так-то просто.

Сильвия заявила, что тоже хочет свой книжный магазин. Только он будет для англоязычных читателей, а она станет импортировать книги из Америки.

– А назову я его «Шекспир и Компания».

Не слишком оригинально, подумала я, но вслух подхватила:

– Чудесно. Это было бы очень здорово. Пока что я здесь, например, не могу купить последнюю книгу Эдит Уортон[98].

– Возможно, вы можете попросить экземпляр у нее самой, – сказала мне Сильвия и указала на пожилую даму, внешне похожую на нашу франко-ирландскую пару графини и герцогини.

Она была одета в платье из темно-фиолетового бархата, с корсетом и кринолином. Устроилась женщина на диване между двумя аристократками, с которыми и провела весь вечер.

– Это и есть Эдит Уортон, – кивнула в ее сторону Сильвия.

Я направилась к ней, когда она уже встала и раскланивалась перед герцогиней и графиней, чтобы идти к выходу. Я последовала за ней, но тут у нее на пути встала Гертруда Стайн. Между ними произошел короткий разговор, я бы сказала, даже очень короткий. После этого Эдит Уортон быстро ушла.

Гертруда Стайн заметила меня, остановившуюся на полпути.

– Я пыталась рассказать ей, что училась с братом ее хорошего друга Генри Джеймса, – объяснила мне Гертруда. – Уильям Джеймс – выдающийся философ и религиозный мыслитель нашего времени.

– Да, конечно, – согласилась я.

Она обернулась к другим женщинам.

– Мы с Уильямом Джеймсом исследовали бессознательное. И это оказало большое влияние на меня как на писательницу, – громко заявила Гертруда Стайн.

– Семейство Джеймсов – они из графства Каван, – заметила Констанция Маркевич, которая присоединилась к нам. – Из Бейлиборо. Их дед уехал в Америку во время ирландского восстания 1798 года. Тот еще был мятежник. Мои родственники в Кабра-Кастл хорошо знают их.

– Из Бейлиборо, – повторила я. – Знаете, семья матери моей подруги как раз из тех краев. В девичестве эта женщина носила фамилию Линч, а потом вышла замуж за Маккейба. Забавно, но ее предки вполне могли быть знакомы с семьей Джеймсов.

Гертруда кивнула.

– Они могли быть слугами в имении Джеймсов, – сказала она. – У нас в Питсбурге была очень хорошая горничная-ирландка.

Натали Барни и герцогиня «Зовите меня просто Элизабет» услышали наш разговор.

– О да, – сказала Натали. – У нас тоже. А еще была замечательная кухарка из Керри.

Герцогиня пролепетала что-то по-французски: из всей фразы я разобрала только «Né» и «domestique».

– Она говорит, что ирландцы рождены быть слугами? – переспросила я.

– Нет-нет, – возразила Натали. – Только то, что некоторые расы более подходят для служения другим. Ирландский характер. Преданность и доброта, – распиналась она и с улыбкой продолжала объяснять всем, почему высшее общество Америки и Англии так ценит помощь ирландцев. – Мы буквально расхватываем вновь прибывшие семьи из Ирландии.

Это было сказано так, будто речь шла о появившейся на рынке скотине.

Мне ужасно хотелось ее удавить.

Теперь уже все в зале слушали нас. Я бросила взгляд на Антуанетту и Шейлу, так нежно опекающих своих древних старушек благородных кровей. Да, чистая правда, что эти девушки добры и заботливы, способны найти нужные слова в нужный момент. Но в них не было ничего подобострастного или холопского. Для них это был способ заработать немного денег в пору студенчества.

Но от бабушки Майры я слышала много рассказов о времени, которое она провела в доме своего лендлорда. А ведь Мод и Констанция прекрасно знали, почему ирландцы работают в Больших домах и что с ними там случается. Так почему же ни одна из этих ирландских Жанн д’Арк не подала голоса?

– Послушайте! – громко начала я. – Ирландские женщины становились прислугой в Америке, чтобы чем-то кормить своих детей, когда их мужья в поисках работы повсюду натыкались на таблички «Ирландцы не требуются». Просто вы, дамы, понятия не имеете, что такое самой зарабатывать себе на жизнь.

Все взгляды устремились на меня. В зале повисла тишина.

– Ради бога, Констанция, – возмутилась я, – да скажите же хоть что-нибудь!

– Что ж, Нора, в принципе вы, конечно, правы, – ответила она. – Но я не уверена, что вы, как американка, правильно понимаете нюансы связи между семьей и… ну…

– И ее верной прислугой? – закончила за нее я. – Опять двадцать пять.

Я подошла вплотную к ней.