Ироническая трилогия

А нам-то как быть, нам, партизанам, сознательно увидевшим жизнь как сумму интеллектуальных фрагментов? Мы ведь живем от набега к набегу. Поняли кожей: система мертвит, истина – в минуте догадки, правда и жизнь – в штрихе, в оттенке. Нам трудно смириться и отказаться от ежедневных усилий духа, даже осознав их опасность. С тех пор как моя футурософия с ее проскопическими способностями позволила мне увидеть прошлое не как причину, а как следствие, я понимаю: пора уняться. Когда созреваешь для децентрации, то обретаешь новое зрение. Можно ли тешить свое самолюбие, чтобы лишать остальных надежды? Стремно и стыдно. Остановись. Поэтому я обрываю работу. Фрагменты остаются фрагментами».

Раздался требовательный звонок. Вдова перевернула страницу и отворила входную дверь. Увидев Гвидона, она протянула:

– Явился младой уловитель душ. Он долго ходил с шапкой по кругу.

– Очень обидно, – сказал Гвидон. – Я откусил бы себе язык, прежде чем попросить хоть копейку.

– Звучит по-дворянски. Даже по-княжески.

– Но если люди хотят способствовать изданию наследия Гранда, которого они почитают, я этим людям – не помеха. Хватать их за руки я не стану. Можете чернить меня дальше.

– Откуда ты взялся, такой ранимый?

– Оттуда, из-за горной гряды. Из-за хребта, который делит сердечный Юг и бездушный Север.

– И много вас там, таких захребетников?

– А все такие. Все – с тонкой кожей.

Они неспешно прошли в кабинет. Гвидон со вздохом уселся в кресло. Вдова принесла ему кофе с крекером и сардонически произнесла:

– Убого после твоих пиров, но иногда полезно вспомнить, как принимают гостей разночинцы. Славно тебя ублажил Полуактов?

– Были в «Сирене». Я себя чувствовал, словно Садко на дне морском. Всюду аквариумы. И пираньи. Что за стеклом, что за столом. Сидят себе и двигают челюстями.

– А что на столе? – спросила вдова.

– Дары воды. Сельдь со слезой. Форель поэтическая, как девственница. Лосось.

Вдова сказала:

– Не слабо. Не пожалел бы гранта на Гранда – и не пришлось бы теперь вертеться.

– Да, монстр шустр, – сказал Гвидон.

Вдова презрительно уронила:

– Какой он монстр? Так… глист в кишке. Обычная партийная жопа.

– Еще состоит? – изумился Гвидон.

– Не знаю, – отмахнулась вдова. – Где-нибудь точно состоит. Такие присоски не могут без крыши. А что Долгошеин? Он тебе – как?

– Зеро. Сообщил, что он государственник. Водил меня в «Пекинскую утку». Меню смешанное: пельмени с креветками вместе с национальной идеей. Сначала он мне лепил горбатого с очень гражданственным надрывом, потом кололся до пупа. Я сам – просвещенный абсолютист, но тут потянуло на русскую вольницу. Хотя бы – на новгородское вече.

– «Сирена» и «Пекинская утка». Недешево ты им обошелся.

– Это еще только начало.

– Жулики, – пробормотала вдова. – Все жулики. И ты в том числе. Все – скифы с жадными очами.

– Благодарю вас. За скифа – в особенности.

Вдова не ответила. Две желтые молнии вылетели из разгневанных глаз.

– Оба они друг друга стоят. Оба работают в этом цирке. Долгошеин – печальник горя народного, а Полуактов – светильник разума. Беленький, чистенький, благоухающий. Как унитаз из магазина.

– Сильно страдал, – сообщил Гвидон.

– Нечем ему страдать, недоноску. Нет сердца – один сплошной желудок. То же самое – другой проходимец. Японский бог! Ядрена Матрена! Отказываешь себе во всем ради издания книги Гранда, а этот хряк глотает креветки. Иху мать! И от них зависел Гранд!

Она еще несколько раз прогулялась по аллеям ненормативной лексики.

– Это пойдет в последний раздел, – одобрительно произнес Гвидон.

Пересказав ей обе беседы, он подчеркнул, что последний раздел лишает сна его сотрапезников. Они бы хотели увидеть издание без этой части наследия Гранда.

– Какого хера? – взвилась вдова. – Они еще будут мне диктовать!

Гвидон поразился, с какой быстротой она ухватила суть ситуации.

– Я объяснил достаточно ясно, что все зависит от воли вдовы. Мое же твердое убеждение, что без последнего раздела книга потеряет в цене.

Вдова внимательно посмотрела на координатора фонда.

– Да, без него она обесцветится. Тем более его нет в природе.

– Если в нем будет нужда – появится, – заверил Гвидон.

– Сам сотворишь?

Гвидон кивнул.

– В соавторстве с вами. С моей стороны – железный текст, облитый горечью и злостью, с вашей – история предмета. Не зря они просятся в члены фонда. Хотя удовольствие – не из дешевых.

– Кого я пустила в дом Грандиевского? – патетически вздохнула вдова.

– Очень обидно. Впервые в жизни люди хотят послужить добру. Я у них на пути не встану.

– Это я слышала. Благородно. Кстати, трезвонила одна дама. Подай ей Гвидона Коваленко.

– Какая дама?

– Тамара Максимовна. Когда-то мы были в одной упряжке – в качестве младших научных сотрудников. Младше нас не было никого. На кафедре, и не только на кафедре, всего лишь две смазливые барышни. Наше служение науке было, естественно, окрашено страстной межвидовой борьбой. Сразу ударили в два смычка. Гранд открывал нам горизонты, а мы за него сражались в кровь.

– Страшное дело, – Гвидон поежился.