Иррационариум. Толкование нереальности

И стала медленно садиться. Близнец продолжал держать ладони сомкнутыми над её головой, не касаясь, однако, волос.

– Я помню… лето, у бабушки на даче… качели… папа ловит рыбу… папа, не надо, она живая, ей больно…

Близнец уже не просто держал ладони, он делал движения, будто месил невидимое тесто.

– Школа… Антон… зачем лезть целоваться, когда не умеешь?.. ура… я поступила… сессия… Иван… Сергей Анатольевич… кружок… Стругацкие… хватит… хватит!

Близнец сделал особенно закрученное движение и резко отдёрнул руки.

Серые глаза открылись.

А ведь они не совсем серые – с зеленцой.

Женщина смотрела осмысленно, смертная тоска ушла с лица.

– Что происходит? – спросила она.

– Женечка, послушайте, – заторопился Дубровин. – Мы пришли спасти вас.

Подобие улыбки скользнуло по бескровным губам.

– Вы шутите. Это какой-то очередной иезуитский эксперимент.

– Нет! Пойдёмте же. У нас мало времени!

Дальнейшее доктор помнил туманно. Вот он запер Зину, храпящих санитаров, вот пишет близнецам адрес – отвезёте, там укроют. Вот звонит на проходную – Корнилыч, отворяй, срочный вызов. Вот лихорадочно ищет в каптёрке, во что бы переодеть Евгению, близнецы свою одёжку отыскали, а для Жени нашлось лишь замызганное драповое пальто, ничего, сойдёт. На улице ливень, доктор под козырьком машет на прощанье больничному катафалку, – так персонал называет это почтенное средство передвижения, но двое возвращаются и, не обращая внимания на струи воды, стекающие по лицам, глядят в само сердце:

– Кто мы?

«Пациенты», – думает доктор. Боже, конечно же, пациенты. А он? Что он наделал? Совершил преступление, говорит голос внутри. Восстановил справедливость, возражает другой. «Шизофрения», – обречённо ставит сам себе диагноз доктор.

Машина вылетает за территорию. Ещё не поздно позвонить, перехватят. А он что-нибудь да придумает. Доктор на ватных ногах возвращается в ординаторскую и набирает ноль-два.

– Алло, это… это скорая помощь?

– Мужик, ты чё, нажрался, пальцем в нужную дырку не попадёшь? – донеслось из трубки. – Милиция это, а «скорая» – ноль-три.

«Не могу», – доктору сделалось вдруг легко. Пусть будет так. А он тоже не пропадёт. «Москвичонок» припаркован за «пожарной калиткой», двоюродная тётя по матери в Донецке после двух замужеств – не вычислят. Сейчас домой, самое необходимое, сберкнижку, деньги, документы – и на вокзал.

– И хрен меня достанешь! А девочка пусть живёт.

Доктор показал неведомо кому выразительный русский жест.

Красный москвич, натужно скрипя дворниками, пёр сквозь ливень к вокзалу. Доктор Дубровин улыбался. Он был счастлив.

События в больнице никаким краем не задели Дмитрия. Никто больше его никуда не вызывал, никто не дёргал. Наслаждайся отпуском, опер!

Не тут-то было. Смутное беспокойство поселилось в душе старлея. Он вроде бы бездельничал, ходил в киношку, даже купил фантастическую книгу, вспомнив наставление Симоненкова. Прельстился звучной фамилией де Спиллер, раз пять честно начинал читать и бросал – байда какая-то, звездолёты, бластеры-шмастеры, всё какое-то ненастоящее, деревянное не живое. И чутко отслеживал городские новости: покупал «вечёрку», стал захаживать на чай к Зинаиде Германовне. Пенсионерка охотно делилась свежими слухами.

В городе и вправду продолжалось. Германовна поведала, что сняли Первого – якобы внеочередная сессия, за что, с какой формулировкой – покрыто мраком. Дмитрий ждал. Не может быть, чтобы его выкинули из игры: кто ещё устоит перед гипнозом близнецов, у него есть информация и чутьё на них. В почтовом ящике обнаружилось письмо с работы – официально уведомляли о присвоении очередного звания; выбросил в мусор. Следом уведомление из Комитета, за подписью Симоненкова: о награждении медалью «За отличную службу при охране общественного порядка»; отправил туда же. Неужели Симоненкову больше сказать нечего?

А потом враз отпустило. Так отпустило, что Дмитрий на радостях напился и ещё два дня приходил в себя. На третий позвонил Савелий и полушёпотом давай сообщать, что, по слухам, Буров давеча улетел в Москву, да так и не вернулся, что-то, говорят, нехорошее вышло, и теперь на его место то ли «варяга» ждут, а может, и нашего до полкана повысят, ну и, сам понимаешь…

Дмитрий повесил трубку. Близнецы в Москве, это ясно. Там их не достать. Быть посему.

Вечером он наминал картошку с тушёнкой, когда в открытое окно влетел увесистый предмет и ударился об пол, чуть не огрев крутившегося вокруг этюдника Тимура. Дмитрий подорвался – выскочить в окно и надавать по шее, но кинул взгляд на предмет и передумал: что-то, завёрнутое в бумагу и обвязанное верёвкой.

«Что-то» оказалось таки булыжником, а вот на внутренней стороне бумаги крупными буквами размашисто выведено: «Приходи, как стемнеет. Нужна помощь. о. Георгий».

«о.», – а, отец Георгий!

Апатию как рукой сняло.

Она была словно из китайского фарфора. Худая, как спичка, бледная до прозрачности, но с невозможными серо-зелёными глазами…