Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1

Дух бюргерства — сложен и противоречив. В тихом омуте этого духа завелись черти, скорое пришествие которых предсказал Гейне. Но если Гейне видел в тихом омуте немецкого бюргерства только чертей будущего фашизма, то и Гете, и Шиллер, каждый по-своему, улавливали и благие вибрации этого невероятно противоречивого духа бюргерства, проклятого — вот ведь коварство истории — с одной стороны, гением Бертрана де Борна и, совсем с другой стороны, гением Генриха Гейне. Ни Шиллер, ни Гете этот дух не проклинали. И Томас Манн сказал о себе — я, мол, человек, рожденный и выросший в духовных традициях немецкого бюргерства.

Не считаю сколь-нибудь перспективной попытку воспеть Молчалина и проклясть Чацкого. Считаю, напротив, что это ужасная попытка — распутная и абсолютно нигилистическая. Продиктованная специфической — именно прибалтийской — ненавистью к русской культуре. Ну вот, опять Прибалтика… Стоп… Крестьянин из Ставрополья по фамилии Горбачев и ярославский крестьянин по фамилии Яковлев «отоспались» на нашей культурной и социальной бытийности почище любых прибалтов. Да и некоторые представители благородных сословий «отличились» как перед революцией 1917 года, так и впоследствии.

В прибалтийской ненависти к русской культуре и плодах этой ненависти, включая спектакли по произведениям русской классики, извращающие наши ценности, есть своя логика: культуры-то (наша и прибалтийская) слишком несопоставимы. И это ясно всем, включая самих прибалтов. Что же касается нас, то, обладая таким культурным потенциалом, мы имеем право иронически и аналитически исследовать любые извращения этого потенциала, поскольку они в конечном итоге только раскроют его, потенциала нашего, подлинную природу и глубину.

А потому давайте зафиксируем, что, как ни ужасна и сокрушительна, пошла и бесперспективна, унизительна и провокационна попытка воспеть Молчалина, она к чему адресует? К умеренности как особому таланту…

Вино за тридцать тысяч евро бутылка — это умеренность? Это дух бюргерства? Это — распутство, вызов, гульба… Гусарство, «эх-ма» на манер Бертрана де Борна. Это криминал, а не норма. Или, точнее, ерничество криминала, пытающегося утверждать вопреки всему свою нормальность и буржуазность. Это даже не мечта криминалитета об Оксфорде для детей. Это фантастическая внутренняя издевка, с которой Россия, якобы радостно соглашаясь на призыв стать нормальней», на самом деле выворачивает эту нормальность наизнанку. И в каком-то смысле при этом самоспасается в разрушении: «Если уж смыслов не даете, то я вашу нормальность буржуазную так извращу, что мало никому не покажется, ни мне, ни вам. Так спародирую, что стошнит всех. И меня в первую очередь». Наша культура и онтология содержит в себе для этого пародирования все необходимые компоненты. Достаточно только заменить апелляцию к норме апелляцией к пародирующей эту норму криминальной гульбе. Тут тебе хоть анекдоты («мы немножко попоем и тихонько постреляем»), хоть песни, в которых гульба обыгрывается по-разному. И так:

Учили меня
Отец мой и мать:
Стрелять — так стрелять,
Гулять — так гулять.
И этак:
И ежели останешься живой —
Гуляй, рванина, от рубля и выше!

«Народ для разврата собрался», — докладывает Егору Прокудину нанятый им организатор досуга… «Не могли бы мы здесь где-нибудь организовать аккуратненький такой бордельеро?.. Забег в ширину…», — предлагает сам герой «Калины красной». Увидев брошенную старуху мать, он раскаивается и начинает надрывно вкалывать. Но это надрыв, а не дух «нормальности». Убежден, что советская номенклатура простила Шукшину его Егора лишь потому, что рядом с Егором Шукшин разместил подлинного Санчо Пансу своего криминального Дон Кихота — брата жены, Петро. «Молчит и работает, работает и молчит», — умилялись пропустившие фильм номенклатурщики. Но и Петро, согласитесь, не дух бюргерства, не умильная отсылка к «нормальности».

Итак, криминальный олигарх — это стихия «бордельеро» и «забега в ширину». Только без раскаяний и сомнений. Люсьен — шлюха из «Калины красной» — пытается заступиться за Егора перед собирающимся его убить уголовником. «Молчи, — говорит ей уголовник (он же предтеча наших нынешних олигархов), — а то я вас рядышком положу, как голубков…». И добавляет, глядя на идущего к ним Егора: «Где ж справедливость? Он мало натворил?»