Исчадие рая

– Да откуда ж я знаю, что это ты на меня раскричалась? – Горничная от изумления даже не заметила, что тоже повысила на Анну голос, что для персонала было неслыханной дерзостью. Но и Анну в таком состоянии за все время работы женщина видела впервые – главный менеджер всегда оставалась корректной, выдержанной, и никто не мог вспомнить, чтобы в любой самой критической ситуации Анна повысила голос или каким-то образом проявила свои эмоции. Это был первый случай в ее практике. Однако шок уже миновал.

– Простите, Бога ради, – голос Анны был прежним, мягким и ровным, а лица в полумраке коридора было не разглядеть, – я что-то сегодня совсем не в форме. Простите, пожалуйста.

– Да Бог с тобой, какие тут прощения могут быть, на такой-то работе. Каждую ночь ведь на ногах, тут не то что закричишь – волком завоешь.

– Ничего. Все в порядке.

– В порядке-то в порядке. А к нему ты все же лучше одна не ходи. Возьми с собой кого из ребят. Позвать?

– Нет. Не надо. Я его не боюсь. У него просто был приступ, наверное. Жалко, что меня не вызвали.

– Ну, гляди. Ты – начальство. А только какой же это приступ – из горла почти бутылку коньяка враз заглотить? – Горничная, сокрушенно качая головой, направилась к выходу, что-то еще недовольно бормоча себе под нос.

Но Анна уже не слушала ее, она шагнула за порог, войдя в апартаменты. Следы погрома, учиненного Егоровым, хотя к тому явно приложены были немалые усилия, полностью уничтожить не удалось. Дорогие шелковые обои во многих местах были покрыты пятнами, царапинами, а кое-где от стены оторваны были целые куски материала, который, правда, наспех подклеили. Большая золоченая рама, в которой раньше тускло мерцала, отражая практически всю комнату, зеркальная поверхность, теперь была пуста – зеркало, стало быть, было разбито. «И бил в борделе зеркала…» – вдруг всплыла в памяти Анны неизвестно откуда взявшаяся и совершенно неуместная фраза, то ли из какого-то блатного романса, то ли из фильма, а может – просто из анекдота. Пострадали люстра и бра. Их, видимо, не успели заменить на новые, и потому свет в комнате был каким-то рваным. На стенах и потолке громоздились причудливые тени, повторяющие форму отбитых плафонов. Судя по тому, что возле кровати отсутствовало низкое, уютное кресло и небольшой журнальный столик, им тоже были нанесены повреждения. Наверное, были и другие следы недавнего буйства, но далее разглядывать пострадавшую комнату и сопоставлять, чего же в ней теперь недостает, у Анны не было сил. Она прислонилась к стене и наконец набралась смелости взглянуть на кровать. Егоров спал на ней, как всегда, одетый, хотя постель была разобрана. Сейчас он лежал ничком, широко раскинув руки и глубоко зарывшись головой в подушки, дыхания его слышно не было, и тело казалось совершенно неподвижным, но Анна от этого не встревожилась и не испугалась. Ей стало почти все равно, выживет ли он в очередной раз или умрет прямо сейчас, здесь, на ее глазах. Возможно, что он уже и был мертв, но и это не побудило ее к действию. Анна тупо смотрела на тело, распростертое на кровати, и не испытывала ничего, кроме огромной усталости. Ей было жаль потраченных душевных сил и времени. А Егорова ей теперь было совсем не жаль. Впрочем, эти мысли пока не вполне были осознаны ею, они только зрели в подсознании, как не настигло ее пока чувство обиды и ощущение того, что он, Александр Егоров, ее предал. Предал не как женщину, а гораздо более серьезно и мерзко – как друга, как человека, который за какие-то семь дней понял его, сопереживал и искренне пытался помочь.