Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

В связи с этим различием также можно заметить, что амбивалентные результаты происходящих в последнее время сетевых интернет-кампаний – таких как флешмобы в виде массовых камнинг-аутов, #metoo и т. п. – связаны не с преимущественно применяемыми для их анализа категориями «консервативного» и «либерального» или же столкновений по поводу травматичной подвижности границы «частного» и «общественного», а с практически не замечаемой работой различающихся логик отношения attitude и публичности к акту высказывания. Исповедь субъекта, озвучившего скрываемое им ранее совершенное над ним насилие, «неудачна» не потому, что ему не стоило «выносить из избы сор», оглашая произошедшее, а поскольку сегодня не существует режима, который оставлял бы для субъекта иной выход, нежели публикацию в качестве прецедента новой этической прозрачности, или же обращения в учреждения охраны порядка, куда, как часто указывают недобро настроенные комментаторы, следовало бы эти истории нести, и где они получили бы соответствующее правовое разрешение (которого, как справедливо замечают сторонники опубличивания, в реальности добиться трудно). Невозможно сообщить о произошедшем так, чтобы не натолкнуться, с одной стороны, на оскорбительное недоверие органов правопорядка, а с другой – на провоцирование «дурных страстей» в публичном режиме, которые остаются с философско-этической точки зрения «дурными» даже в еще большей степени тогда, когда публика солидарно выражает искреннее возмущение произошедшим и адресует сочувствие жертве. Неудивительно, что в этой ситуации многие пострадавшие предпочитают психотерапевта, вероятно, ожидая от него даже не столько пользы, сколько удовлетворения потребности жертвы получить нечто близкое реакции носителя светского этикета, сочетающего бесстрастность и дружескую расположенность, доносимую при этом скорее самой позицией, нежели открытым проявлением сочувствия и симпатии[41].

Отличие этого типа проявлений от тех, носителем, а впоследствии вдохновляющим учредителем которых выступал сам Руссо, последний прекрасно осознавал, на что указывает следующее замечание, посвященное его пребыванию под сенью четы герцогов Люксембургских:

«Я никогда не умел держаться середины в своих привязанностях и просто выполнять требования общества. Я всегда был либо всем, либо ничем; вскоре я стал всем. Видя, что меня чествуют, балуют особы столь значительные, я переступил границу и воспылал к ним такой дружбой, какую позволительно иметь только к равным. В свое обращение я внес всю свойственную ей непринужденность, тогда как они никогда не расставались со своей обычной вежливостью»[42].

Кризис attitude и начало репутации

Приведенная выше цитата означает, что Руссо по меньшей мере допускал, что сам он прибегает к куда как более сильным и, возможно, не совсем добросовестным средствам овладевания помыслами своих собеседников на счет своей собственной персоны. Сам он настаивал, что впечатление, которое он производит, обязано его способности покорять сердца наиболее недоверчивых и холодных собеседников своей обезоруживающей откровенностью и прямотой. Мнение это, вероятно, основывалось на отдельных удачных эксцессах, но в целом ничему систематически реальному, похоже, не соответствовало – напротив, со своей манерой Руссо постоянно попадал впросак именно там, где наиболее тщательно подготавливал стратегию сообщения. Слишком двусмысленно выраженная сердечность его высказываний то и дело оборачивалась непониманием другой стороны и даже скандалом. Так, у него было пристрастие писать послания «великим людям» своей эпохи – обычно короткие, но пафосные и, что было в его положении еще опаснее, претендующие на поучительную характеристику поступков получателя. Послания эти содержали до такой степени немыслимое количество парадоксальных определений (постигшая адресата неудача в его крупных начинаниях именовалась успехом, подобающим независимости его поступков; имеющаяся у него власть – испытанием и подлинным несчастьем; а его сильные стороны – едва ли характеризующими его «настоящую» натуру), что получатели этих писем затруднялись их воспринять уже на уровне интенции содержания и нередко видели в них оскорбление. Всякий раз Руссо удавалось переусердствовать с операцией дополнения «сердечности» со стороны «искусства выражения», тем самым снова демонстрируя скрытые опоры практикуемой им метафизической установки.