Это означает, что на той искривленной поверхности, наличие которой Лакану удалось своими топологическими выкладками предвосхитить, начинает выпадать осадок, и осадком этим как раз и оказывается знание особого рода. Знание это может показаться ни на что не годным, даже мусорным. Тем не менее его производство неустранимо. Нынешний субъект, буквально не двигаясь в своей активности с занимаемого им символического места, не имея необходимости пробовать себя ни в одной государственной или иной инициативе даже сколь угодно мелкого масштаба, не считая преподавания в том или ином департаменте, в то же время накапливает целый ряд академических гипотез относительно того, как функционирует власть или та или иная форма влиятельности, на чем зиждется ее превосходство, какие начинания позволяют ее добиваться или ей противостоять. Все то, что такой субъект принимает за плоды стремительного прогрессизма как накопления сведений с целью достижения изменения в области нравов, с лакановской точки зрения, является не чем иным, как накоплением, ценность которого заключается в том Другом, который мог бы наконец всем этим воспользоваться.
С одной стороны, это позволяет отличить знание от производства образований, чрезвычайно на него похожих, но выполняющих в отношении намерений Другого иную функцию – например, связанную с вопросом не наслаждения Другого, а его могущества. Последнее обнаруживается, например, в предположениях насчет того, как Другой в ряде случаев достигает особой влиятельности, сопряженной с воздействием на тайные пружины происходящего. В ходе этих предположений субъект обнаруживает в функционировании желания Другого нечто, не имеющее к самому субъекту никакого отношения. На этом и держится любая конспирология: в ее рамках субъект не может и даже не имеет намерений конвертировать наблюдаемые процессы в то, что можно было бы назвать «рецептом», know how – его интересует лишь то, насколько далеко Другой в своей деятельности может зайти. Именно поэтому конспирология, имитируя производство некоего нового содержания, не является производством знания, а вовсе не потому, что ее теории далеки от реальности.
Напротив, знание, о котором здесь идет речь, как будто подталкивает субъекта к тому, чтобы если не воспользоваться им, то, во всяком случае, предполагать, что кто-то непременно это сделает. Хотя немыслимо представить, чтобы сделано это было буквально, субъект то и дело подбадривает себя постоянно представлением о том, что это знание может быть сведено на уровень технологии.
В то же время разрыв между тем и другим налицо, достаточно взять любой заметный и волнующий умы кейс, чтобы в этом убедиться. Если отвлечься от области искусства и обратиться к другой области, устроенной сегодня по тому же образцу функционирования знания – области активизма и общественных движений – то там этот разрыв приобретает еще более заметные черты. Например, если говорить о случае Греты Тунберг, особенность созданной ей ситуации состоит в том, что сами по себе сообщаемые ей зловещие климатические предзнаменования, основанные на выкладках ученых, функцию знания еще не выполняют. Напротив, наблюдающий за ее деятельностью субъект ищет знания в другом месте, а именно в вопросе о том, какой механизм стоит за ее выдвижением и как за считаные месяцы ей удалось добиться такого успеха. Сама ходульность повода, роднящая этот случай с кейсом современного искусства («Климатический вопрос сегодня в тренде, любой мог бы сделать на этом активистскую карьеру,
Собственно, это и есть то, что делает современное искусство или современный активизм