Исчезающая ведьма (ЛП)

Его первым желанием было переместиться в центр кровати, спасаясь от бушующего вокруг пламени. Он видел ужас на лице Эдварда в соларе и улыбки на устах детей, стоящих в дверях рука об руку. Над головой затрещал пожираемый огнём балдахин. Роберт стремглав спрыгнул с кровати.

Кэтлин метнулась в угол комнаты, безуспешно пытаясь сбить пламя с юбки и сорвать с себя платье. Роберт рванулся к двери, но дети не сдвинулись с места. А затем, вскинули вверх руки, сцепившись пальцами.

Роберт отказывался понимать те жуткие видения, что выдавал его затуманенный рассудок: казалось, перед ним извиваются змеи, а существо с чёрной мохнатой мордой и незрячими глазами с рычанием устремилось к нему, обнажив острые белые клыки. Завопив, Роберт повалился на пол в дверях спальни, и в то же мгновение пылающие портьеры обрушились, поглотив Кэтлин в огненном вихре.

К тому времени как Диот вбежала по лестнице, уже вся спальня от пола до потолка была объята пламенем. Жар был таким нестерпимым, а дым настолько плотным, что нечего было и думать туда соваться. Ничто уже не могло помочь Кэтлин, пойманной в огненную ловушку и сгорающей заживо. Диот оставалось лишь схватить в охапку детей и вытолкать бедняжек на улицу, от греха подальше.

Отовсюду спешили соседи с лестницами, вёдрами воды, баграми и мётлами, чтобы сбить пламя. Дом удалось уберечь. Спальня выгорела полностью, огонь прожёг половицы, опалив потолок внизу, но все сходились в одном: дело могло закончиться куда плачевней. Каменный дом уцелел, и пламя чудесным образом пощадило гобелен, которым так гордился Роберт. Корона в волосах девы и золотой ошейник вепря блестели ярче, чем когда-либо.

Диот прижимала двух несчастных чад к своей массивной груди, раскачиваясь взад-вперёд, слёзы нескончаемым потоком текли по её закопчённым щекам.

— Мои бедные, бедные ангелочки… какая ужасная смерть… Если бы я хоть на мгновение подумала, что всё так закончится… Хвала все святым, что вы, ягнятки, оба живы-здоровы.

Дети торжествующе улыбнулись друг другу за её широкой спиной.

Уже потом, когда Диот уводила их, Леония обернулась и посмотрела туда, где на улице стояли мы с Маветом. Она разжала кулачок и сдула с открытой ладони в нашу сторону лепесток розы. Ветер уносил его всё дальше и дальше, в небесную высь над огромным городом.

Мы смотрели, как он исчезает. Она ушла, и мы последовали за ней. Мы с Маветом будем неотлучно за ней следовать. Она всегда знала, что мы поможем, научим… убьём за неё. Ведь я как-никак её отец. А разве не так поступают все отцы? Да и Мавет наконец-то понял, что пугать людей куда интереснее, и на вкус они гораздо лучше кроликов. Один укус четырёх острых клыков, и всё кончено, не так ли, мой маленький демон смерти? И можете называть нас троих Нечестивой Троицей — отец, дочь и наш личный маленький инкуб.

Эпилог

В самый тёмный час самой длинной ночи по улицам города проезжает адская повозка, запряжённая четырьмя безголовыми лошадьми, и собирает жалобно вопящие души умерших.

Бедный старина Гудвин, он, конечно, приоткрыл завесу тайны, но многое так и осталось за пределами его понимания. Павия, Маргарет, Кэтлин — это лишь немногие из её имён, за которыми тянулся кровавый след убитых ею троих мужей, не считая ещё нескольких менее значительных трупов. Только это было отнюдь не колдовство, как думал Гудвин, хотя вряд ли стоит его за это винить. Ей не нужно было читать заклинания и призывать на помощь духов. Она и сама прекрасно справлялась.

Это случилось в Рождество, время благостного расположения к окружающим. Нашей дочурке Леонии исполнилось всего три года, она была нежна и прекрасна, словно рождественская роза. Я безумно её любил и неустанно изобретал всё новые способы доставить ей удовольствие.

Поэтому, когда появился считавшийся давно потерянным в море Эдвард, сын Кэтлин, мы все безумно радовались счастливому воссоединению семьи. Я, подобно Роберту, повёл себя как последний болван: купился на уловку жены и принял его как её родного сына. В конце концов, вряд ли кто-то проявит жестокосердие и прогонит пасынка от Рождественского стола в тот день, когда привечают даже нищих.

В День Святого Стефана Кэтлин одарила меня одной из своих очаровательнейших улыбок.

— Уоррик, мой сладкий, сегодня такой замечательный денёк, а мы томимся дома. Почему бы нам не отправиться на охоту? Я рассказывала сыну, что ты прекрасный наездник, и ему не терпится поразмяться.

Я был удивлён и даже слегка обижен, потому что прежде Кэтлин не проявляла интереса к охоте, предпочитая ей танцы и маскарады. Однако теперь, когда её сыну взбрело в голову поохотиться, она враз полюбила это занятие. Но было бы глупостью из-за каких-то нелепых подозрений отказывать себе в том, что мне хотелось сделать с самого начала рождественских пиршеств. Охота была моей страстью: скакать с соколом на рукаве, в сопровождении своры гончих — что может быть прекрасней?