Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески

Замер звук ее удаляющихся по коридору шагов, и все заполнила тишина. Грант стащил с себя одежду и, не позаботившись о том, чтобы задернуть занавески, свалился в постель. Подумал: «Надо бы задернуть шторы, а то солнце разбудит меня слишком рано».

Он неохотно открыл глаза, только чтобы посмотреть, насколько стало светлее, и обнаружил, что свет из окна в дом не льется. Свет просто оставался снаружи. Грант приподнял голову с подушки, чтобы разобраться в этом странном явлении, и сообразил, что солнце клонится к закату и вот-вот наступит вечер.

Приятно удивленный, расслабленный, он повернулся на спину и лежал, прислушиваясь к тишине. Такой, какую не мог припомнить. Он упивался покоем, наслаждаясь длительной передышкой. Не существует замкнутого пространства отсюда до Пентланд-Ферта. Отсюда до Северного полюса, если уж на то пошло. Сквозь широкое, ничем не задернутое окно Гранту было видно предвечернее небо, все еще серое, но слегка посветлевшее, с полосками низких облаков. Дождя такое небо не обещало, в нем был только отзвук покоя, наполнившего мир этой благословенной тишиной. Ну и ладно, если нельзя будет ловить рыбу, он будет гулять. На самый худой конец, он может поохотиться на кроликов.

Он наблюдал, как темнеют облака, и гадал о том, кого Лора на сей раз приготовила ему в невесты. Удивительное дело, но все замужние женщины выступают единым фронтом против холостяцкого положения мужчины. Если женщины счастливы в замужестве, как Лора, они полагают женитьбу единственным удовлетворительным состоянием для взрослого человека, не страдающего каким-либо заметным изъяном или не имеющего для этого особых помех. Если же они стонут под брачным ярмом, они испытывают неприязнь ко всякому, кто избежал такого наказания. Каждый раз, когда Грант приезжал в Клюн, Лора обычно представляла ему для рассмотрения очередную, тщательно отобранную особу женского пола. Конечно же, ничего не говорилось о том, в каком качестве ее хотели бы видеть, просто они проходили перед его глазами, так чтобы он мог их оценить. Когда же он не выказывал никакого особого интереса к кандидатке, в атмосфере дома не появлялось никакого явного сожаления, никакого намека на упрек. Просто в следующий раз у Лоры возникала новая идея.

Откуда-то издалека донесся звук – то ли лениво клевала курица, то ли звякали собираемые к чаю чашки. Он немного послушал, надеясь, что это курица, но с сожалением понял, что готовился чай.

Надо вставать. Пэт, наверно, уже вернулся из школы, и Бриджит проснулась после дневного сна. Это было так типично для Лоры – не потребовать от него должного восхищения ее дочерью; от него не ждали никаких восклицаний по поводу того, как она выросла за последний год, какая она умненькая, как хорошо она выглядит. Она была просто маленьким созданием, существующим где-то вне поля его зрения, как вся остальная живность на ферме. Грант встал и пошел принять ванну. Через двадцать минут он спускался по лестнице, ощущая – впервые за много месяцев, – что голоден.

Через открытую дверь гостиной он увидел семейную сцену, которая выглядела, подумал Грант, совсем как настоящий Зоффани[57]. Гостиная в Клюне занимала почти все, что некогда было старым фермерским домом, а теперь стало только небольшим крылом главного строения. Когда-то здесь была не одна комната, а несколько, поэтому окон было больше, чем обычно в таких помещениях; толстые стены делали ее теплой и создавали чувство надежной защищенности, а поскольку окна были обращены на юго-запад, она была светлее многих других. Вся жизнь концентрировалась здесь, как в холле какого-нибудь средневекового замка. Другими комнатами хозяева пользовались только во время ужина или ланча. За большим круглым столом, стоявшим возле очага, очень удобно было завтракать и пить вечерний чай, а остальная часть помещения представляла собой одновременно кабинет, гостиную, музыкальную комнату, школьную комнату и оранжерею. Йохану не пришлось бы менять здесь ни одной детали, подумал Грант. Все было на месте, даже попрошайничающий у стола терьер и Бриджит, распластавшаяся лягушкой на ковре у камина.

Бриджит была трехлетним белокурым молчаливым ребенком и проводила дни, бесконечно переставляя по-новому одни и те же предметы. «Никак не могу решить, умственно она отсталая или гений», – говорила Лора. Однако Грант подумал, что взгляд, на две секунды подаренный ему Бриджит, полностью оправдывал бодрый тон, которым она это говорила; все было в порядке с интеллектом Малышки, как называл ее Пэт. Это прозвище в устах Пэта вовсе не носило презрительного оттенка, даже не звучало снисходительно, просто оно подчеркивало его собственную принадлежность к миру взрослых, к которым он, будучи старше сестры на шесть лет, причислял себя.