Исчезновение Эсме Леннокс

Мать наливает чай в блюдце и протягивает Эсме. Поднырнув под руку матери, девочка забирается к ней на колени. Кружева царапают детскую кожу, из-под белого хлопка пышет жаром тело.

– Ты треугольник, а папа – черта.

Мать вздрагивает:

– Прости, что ты сказала?

– Ты треугольник, а…

– Мм. – Мать крепко сжимает локти Эсме и опускает дочь на траву. – Сегодня слишком жарко, чтобы обниматься. Ступай поищи Китти. Что она делает?

– Прыгает через скакалку.

– Попрыгай с ней.

– Нет. – Эсме окунает палец в сладкую глазурь на булочке. – Она такая…

– Эсме! – Мать отводит детскую руку от стола. – Леди ничего не берет, пока ей не предложат.

– Я просто хотела попробовать.

Мать откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

Неужели уснула? На шее у матери бьется тонкая жилка, а глаза под закрытыми веками двигаются. На верхней губе выступают крошечные, не больше булавочных головок, капельки пота. На ногах матери, там, где заканчиваются ремешки сандалий и начинается кожа, алеют узкие полосы. Живот ее вспучился, раздулся – в нем живет еще один ребенок. Эсме клала руку на круглый живот матери и чувствовала, как малыш шевелится. Бьется, будто попавшая в сети рыбка. Джамила говорит, что этот – везунчик, он выживет.

Эсме смотрит в небо, на мошек, кружащихся над лилиями в пруду, на одежду отца, пробивающуюся сквозь ячейки гамака. Неподалеку все еще слышится свист скакалки, уханье мотыги – интересно, это та же самая или уже другая? Тоненько пищит подлетающий комар. Эсме поворачивает голову, но его уже нет, он слева, за спиной, пищит все громче, тоненькие ножки запутываются в ее волосах.

Эсме подпрыгивает, изо всех сил мотая головой, однако писк становится еще громче, и вот уже комариные крылышки щекочут ей ухо. Она взвизгивает, ерошит волосы, комариный писк оглушает, перекрывая остальные звуки. Тонкие ножки пробираются внутрь ее уха… Что же будет? Неужели он прогрызет барабанную перепонку и заберется ей прямо в мозг, и она оглохнет, как та девочка в книжке, которую читала Китти? Или умрет? Или комар так и будет жить у нее в голове, и писк будет преследовать ее вечно?

Испустив еще один отчаянный вопль, она трясет головой и прыгает по лужайке. Визг уступает место всхлипываниям, комар задом выбирается из ее уха, и отец спрашивает: «Что с ней такое?» – а мать, не вставая с кресла, зовет няню.

Возможно, это и есть самое раннее из воспоминаний? Быть может. Такое начало – другого она не помнит.

Или когда Джамила разрисовала ей ладошку тонкими линиями хны? Перечеркнула новым рисунком ее линию жизни и линию судьбы. Или когда Китти упала в пруд, ее выловили, будто рыбу, и отнесли в дом, завернув в полотенце? Или когда она играла в камешки за забором с детьми поварихи? Рассматривала кишащую муравьями землю у массивного ствола баньяна? Может быть.

Или вот, обед. Ее привязали к стулу, накрепко, поперек туловища. А все для того, как объявила во всеуслышание мать, чтобы Эсме научилась себя вести. Хорошо себя вести – значит не вставать со стула, пока обед или ужин не окончен, это Эсме помнила. Она любила сидеть под столом, в запретном, удивительно притягательном мирке под скатертью. Ноги под столом невероятно загадочны, их можно рассматривать до бесконечности: туфли, стоптанные в неожиданных местах, странно завязанные шнурки – у всех по-разному! – мозоли, натоптыши. Кто скрещивает лодыжки, кто колени, у кого дырявые чулки, а у кого разные носки, кто всегда держит руку на коленях – Эсме знала все. Она соскальзывала со стула, гибкая, как кошка. Обратно не выудишь!

Ее привязали маминым шелковым шарфом. Эсме нравится узор на ткани: повторяющиеся вытянутые завитки – лиловые, красные и синие. Мать говорит, что это узор Пейсли, названный так в честь городка в Шотландии.

Все стулья за столом заняты. Здесь и Китти, и мать, и отец, и гости – несколько супружеских пар, девушка со скандально короткой стрижкой, которую мать усадила напротив молодого инженера, пожилая женщина с сыном и одинокий мужчина – ему досталось место рядом с отцом Эсме. Кажется, тогда подали суп. Металл постукивал о фарфор, ложки двигались вверх и вниз, гости деликатно прихлебывали и глотали.

Они разговаривают. Без остановки. О чем можно говорить так долго? Похоже, о многом. Эсме водит ложкой в тарелке, поднимая крошечные волны. Она не прислушивается к разговору, по крайней мере, не слышит слов, настроив слух на общий неразборчивый гул. Похоже на гомон попугаев в кронах деревьев или на кваканье лягушек на закате. Такой же дребезжащий звук.

Внезапно все без предупреждения поднимаются, кладут ложки и поспешно выходят из комнаты. Эсме, поглощенная мечтами и мыслями о волнах в супе и лягушках на пруду, что-то упустила. Гости взволнованно переговариваются, а Китти даже протискивается в дверь, опережая отца. Мать в стремлении угодить гостям позабыла о привязанной к стулу Эсме.