Исчезновение Йозефа Менгеле

Он еще не знает, что его выслеживает другая ищейка – австрийский коммунист, ветеран испанской войны, бывший узник Дахау и Освенцима, где работал личным секретарем главврача Эдуарда Виртса. Этого человека зовут Герман Лангбейн, он не забыл доктора Менгеле и никогда не верил в его смерть. На его след напал, случайно увидев объявление о его разводе в 1954 году. Двумя годами раньше он стал одним из сооснователей Международного комитета жертв Освенцима, чтобы добиваться выплат компенсации выжившим в концлагере и помогать им предавать суду своих палачей, собирая о них информацию и свидетельства. Терпеливо, скрупулезно Лангбейн наводит справки и копит доказательства против Менгеле. Он уверен, что тот живет в Буэнос-Айресе, он заручился посредничеством аргентинского адвоката, принимавшего участие в процедуре развода. Собранное досье Лангбейн посылает федеральному министру юстиции, но тот заявляет, что это не в его компетенции: заниматься делом Менгеле должна прокуратура земли. Судьи недовольно хмурятся – везде, кроме Фрибурга, последнего известного места жительства Менгеле: там он в конце войны помог обустроиться Ирене. И тамошний прокурор 25 февраля 1959 года выдает ордер на его арест – по обвинению в преднамеренных убийствах и покушениях на убийства. Лангбейн настаивает: Менгеле – в Буэнос-Айресе, и Министерство иностранных дел обязано запросить у аргентинского правительства его экстрадицию.

Зедльмайер телеграфирует Менгеле об этой новости, раскрытой ему одним из его информаторов в полиции. Да, теперь уж не увильнешь, надо продавать и виллу, и доли в «Фадро Фарм», закрывать банковские счета, скрываться в Парагвае. Нет никаких признаков того, что новое либеральное аргентинское правительство, избранное демократическим путем, будет так же милосердно к нацистам, как его предшественники – перонисты и военные. Буэнос-Айрес вполне может согласиться на запрос Бонна; Менгеле обезумел от страха, он на грани нервного срыва, когда набивает коробки своими научными журналами и машет ручкой партнерам по фармацевтической лаборатории, ничего им даже не объяснив. От Марты и Карла-Хайнца, остающихся в Аргентине, но вынужденных переехать, он требует абсолютного молчания. Обнимает их – и до встречи в Асунсьоне, «вскорости».

И снова ему на помощь летит Рудель. Он сразу поможет Менгеле получить парагвайское гражданство: между Бонном и Асунсьоном нет никакого соглашения об экстрадиции, Стресснер никогда не выдаст никого из своих подданных иностранным властям, суверенитет Парагвая – это свято. Менгеле, которого парализует одна мысль о том, что придется жить в большом городе, умоляет друга найти ему теплое местечко в деревне, в немецком поселении. Всегда сговорчивый Рудель передает его Альбану Кругу, нацисту с багровым лицом и плечами борца-тяжеловеса: у него ферма в Новой Баварии, что в нескольких километрах от аргентинской границы.

36

Жизнь в Хохенау[20] течет едва заметно. Поселок раскинулся вокруг церковной площади, на которой лениво полеживают хитроглазые и суеверные индейцы гуарани. По разбегающимся от центра улицам бродят свиньи и стада коров; над прилавками, с которых свисают кровяные колбасы и змеиные шкуры, роятся стаи насекомых; белокурые мальчишки подхлестывают быков, запряженных в повозки, сгоняя их в низины, к реке Парана. Кругом, в кукурузных и арбузных полях, вкалывают до седьмого пота под ослепительным солнцем европейские поселенцы. Песня колибри – единственное рассеяние повседневной сельской скуки, прерываемой только праздником пива – его устраивают каждую осень – и весенним швабским уличным гуляньем, когда хмельные крестьяне вволю обжираются и пляшут, кружась в нескончаемых рондо и фарандолах на глазах у растерянного Менгеле, как четыре столетия назад на картине Брейгеля Старшего.