Исчезновение [Литрес]

Они пошли к остальным. Джон-Пол пытался взять ее за руку, но Стейс каждый раз вырывала ее.

– Лучше не ври мне, – прошипела она. – И вообще, прежде чем я что-то решу, я должна посмотреть на эти фигурки. И хочу, чтобы меня убедили в том, что небольшой штраф – это максимум, что может случиться с тем, кого поймают.

– Конечно. – Он снова взял ее руку в свою, и на этот раз она не убрала ее.

29 Дженна

Всего пять вечера, а уже резко стемнело, словно кто-то выключил свет. Я останавливаюсь напротив своего домика, и мы выходим из машины. Воздух холодный, пахнет костром, хвоей и влажной землей. На Оливии серая шапочка, которая подчеркивает серебристый оттенок глаз. Она в одежде для верховой езды, от нее пахнет лошадьми. Оливия неуверенно улыбается, видно ее ровные белые зубы. На щеках здоровый румянец. Я впервые рассматриваю ее. У нее совсем простая, но привлекательная внешность: широкая улыбка, ровная кожа, которая даже зимой имеет загорелый вид. У меня самой – молочно-белая, сразу же краснеющая на солнце. Что-то в Оливии сегодня есть новое, выглядит более решительной…

– Спасибо, что подвезли, – снова говорит она, рассматривая дом. – Какой славный! Хотя и на отшибе. Вам тут ночью не страшно?

– Здесь чудесно. Там еще такие же. – Делаю неопределенный жест в сторону «Фоксглоув», не упоминая о том, что дома стоят пустые.

– Я лучше сниму сапоги, – говорит Оливия на пороге. – Они очень грязные.

Я смеюсь.

– Конечно! Пойду поставлю чайник.

Вспоминаю, что у меня есть мгновенный нагреватель воды. Закрывая входную дверь, вглядываюсь в темноту. Остальные домики стоят без света, а масса деревьев лишь усиливает чувство клаустрофобии. Их темные мрачные ветки создают то самое неприятное ощущение, возникшее в ночь нападения, а может, даже и раньше. Будто темнота эта не имеет конца и края… Мне кажется, или правда что-то мелькнуло там, за деревьями?

– Никто не знает, что вы здесь? – уточняю я, отойдя от двери.

Оливия снимает шапочку, встряхивает волосами.

– Нет, я никому не сказала. Тут симпатично, очень уютно…

– Да, оформили красиво.

Предлагаю ей попить чаю, она соглашается: «С молоком, без сахара».

– Как ваша нога? – Замечаю, как она прихрамывает, когда подходит за кружкой. Казалось, что, когда мы виделись сегодня днем, у камней, она у нее сильно болела. Я читала про ее травмы в той аварии. Знаю, что в ее левой ноге до сих пор стальная спица.

Оливия в ответ морщится.

– Намного лучше. Дает мне возможность нагружать ее столько, сколько надо. Но плохо работает, если долго сидеть без движения. Вообще-то, знаете, могло быть и хуже. Если Кэти, Тамзин и Салли похитили, то моя нога тогда меня спасла, ее защемило. – Издает легкий смешок. – Во мне до сих пор сидит комплекс вины выжившего, помимо прочего. – Она говорит это нарочито легко, но я вижу эмоции, которые она не в состоянии скрыть.

– Очень сочувствую, – отвечаю я совершенно искренне.

Оливия пожимает плечами.

– Что случилось, то случилось.

Мы проходим в гостиную. Я замечаю, что она дрожит. Говорю:

– Я пыталась развести огонь… Но у меня ничего не вышло.

– Хотите, я разожгу? У нас дома есть камин. – Моя гостья ставит кружку на деревянный столик и наклоняется над каминной решеткой. Буквально через несколько минут занимается огонь, и она поворачивается ко мне с довольным видом.

– У вас так легко это получилось! Не знаю, что я делала неправильно…

– Надо поджигать бумагу, а не дрова. – Оливия садится на диван, берет свой чай, облокачивается на спинку и вытягивает ноги. Я уже принесла телефон и устанавливаю его на журнальном столике. Она пьет чай, прижав кружку к лицу, и следит за тем, как я включаю запись.

– Итак, – сажусь напротив нее на стул, около двери на патио. – Спасибо, что согласились поговорить. Я немного волновалась, что вы передумаете. – Я поджимаю ноги. Очень хочу, чтобы Оливия чувствовала себя расслабленно, чтобы она не думала про запись. Как будто мы просто болтаем.

– Я сама до сих пор не могу поверить, что я здесь. – Она оглядывается по сторонам. – Но… нет, на самом деле это глупо.

– Нет, нет, продолжайте. Что вы хотели сказать?

Она греет руки об кружку. У нее обгрызены ногти.

– Все почему-то указывают мне, что я должна делать. Мама, Уэзли… Я знаю, что они заботятся обо мне, но все выглядит так, будто мне все еще восемнадцать лет, как в день аварии. Я уже взрослая, у меня есть свое мнение!

– Конечно, вы правы. – Как я понимаю, это ее протест, в частности, против Уэзли. – Что вы помните про ночь аварии? – Стараюсь не слишком резко перейти к этой теме.

Оливия дует на чай, потом задумчиво говорит: